– Ну а я уже полагал, что просижу ночь в печальном одиночестве, – сказал, довольный собою. – Только молю: не выдайте меня, а? Что это я?
– Как думаете, господин Риттер, много ли людей готовы были бы помогать мне, если б я болтал в трактирах о тех, кто поставляет мне информацию?
– Тоже верно. – Он допил остатки вина – прямо из бутылки – и глубоко выдохнул. – А не задумывались ли вы, господин Маддердин, почему Лойбе обратился к вам так поздно? – спросил уже с порога. – Уже ведь вторая неделя идет, как Илона исчезла.
– Наверняка я оказался для него необходимым злом, – пожал я плечами. – Когда все прочие возможности были исчерпаны…
– А вот я сразу же о вас бы подумал.
– Спасибо, Хайнц. Пойдем уже.
* * *
Наконец мы попали в «Грудастую Шалунью», а поскольку она оказалась третьим трактиром, который мы навестили, Риттер был уже на бровях (пытался драться с какими-то дворянами, и только мой призыв к уважению Святого Официума разрешил проблему). Название совмещенного с гостиницей трактира происходило от большой вывески, на которой была намалевана широко улыбающаяся девица с огромной, едва прикрытой грудью. Я знал, что стража епископа пыталась потребовать от владельца закрасить эту грудь, но тому как-то удалось выскользнуть, и сей необъятный, едва прикрытый бюст остался, где был.
История названий гостиниц, таверн, кабаков и забегаловок всегда была мне интересна. Временами причиной названия была лишь ассоциация: ну нарисовали вывеску с рослой девицей – и возникла «Грудастая Шалунья». Но вот, например, название «Под Канатоходцем» появилась оттого, что некий циркач натянул свой канат рядом с трактиром (который в ту пору еще носил название «У Красного Шнобеля»), но, когда в него ударило метко пущенное кем-то из публики яблоко, рухнул на землю и сломал себе шею. Что чрезвычайно порадовало зевак, а владельца корчмы навело на мысль, что по случаю столь счастливого события стоит сменить название.
Временами названия гостиниц могли и обмануть простодушного наблюдателя. Вот, например, «Под Разъяренным Львом» получила название не в честь жестокой заморской твари, но в честь господина барона Сапинде, чьим гербом был красный лев на белом поле, – господин барон имел привычку разрушать спьяну всякий трактир, в котором оказывался. Владельцы, впрочем, не слишком обижались, поскольку кошель у господина барона был столь же тяжелый, как и его рука, и убыток щедро вознаграждался.
Так или иначе, но на Алоиса Пимке мы наткнулись именно в «Грудастой Шалунье»: когда мы вошли, тот как раз блевал под стол, на что, казалось, его приятели не обращали никакого внимания. Кабак был набит битком и насквозь пропитан вонью, в которой смешалось все: смрад пригоревшей еды, амбре блевотины, разлитого пива, потных тел да несвежей одежды. Мой несчастный нос был поражен еще на пороге, но я лишь поморщился, поскольку следовало отрабатывать гонорар от Лойбе. Впрочем, из собственного опыта я знал, что даже самое тонкое обоняние рано или поздно привыкает к отвратительнейшим запахам и что человек снесет даже погружение в свиное гноище (конечно, если не захлебнется). Ах, бедный Мордимер, чего только не довелось тебе вынести, чтобы заработать на корочку хлеба и глоточек воды!..