Получалось, что в определенном смысле я, пусть и неосознанно, помог разоблачить демонический культ. Однако, признаюсь искренне, это принесло мне слишком мало утешения…
Я не думал, чтобы хоть кто-то в Амшиласе так уж ожидал мой рапорт, но я не намеревался ничего скрывать. Ибо одно дело составить отчет Его Преосвященству епископу Хез-хезрона, наполнив его умолчаниями, и совсем другое – пытаться обмануть монахов Амшиласа и связанный с ними Внутренний Круг Инквизиториума. Я знал, что это не закончится для меня добром, и не был настолько глуп, чтобы пытаться провернуть подобные штучки.
– Благословенны нищие духом, ибо их есть царствие небесное, – сказал я с горькой иронией, думая лишь о собственной нерасторопности.
Старый монах кивнул, а потом отвернулся и исчез за дверьми позади стола канцеляриста. Я же вздохнул и вышел в коридор, где уже дожидался новообращенный, который должен был указать мне дорогу к келье.
Ожидала меня непростая ночь, которую я полагал посвятить написанию рапорта, как меня и просили. Не было сомнений, что раньше или позже меня ждет справедливое наказание, но знал я и то, что приму его со свойственной мне покорностью, преисполненный печальной радостью и страхом Божьим. Я лишь осмеливался надеяться, что Святой Официум позволит мне смыть вину и отдаст приказ разыскать Ульриха Лойбе, чтобы привести его на допросы в Амшилас. Конечно, купец должен был прятаться далеко от Хеза, изменив имя, но я знал также и то, что никто и никогда не сможет сравниться с терпеливой любовью Инквизиториума, который, раньше или позже, найдет оказию, чтобы вернуть любого из грешников в лоно нашей благословенной Церкви.
Эпилог
Я использовал все свое влияние, чтобы поместить Илону в казармы хезского Инквизиториума: теоретически – чтобы могла дать показания относительно отца, на самом же деле – потому что ей было негде жить. Но такое положение не могло длиться вечно. Инквизиториум – не гостиница, где можно передохнуть и переждать непростые времена.
С дочкой Лойбе я встретился в боковом крыле здания Святого Официума, в маленькой комнатушке, которая была ей предоставлена. Когда я вошел, Илона сидела на кровати, печальная и бледная, всматриваясь невидящим взглядом в бледный свет дня, проникавший сквозь узкое окошко.
– Здравствуй, Илона, – сказал я.
Обернулась ко мне, а я отметил, что ужасные события покрыли ее кожу – прямо под глазами – глубокими морщинками. О, мои милые, не поймите меня превратно. Илона все еще оставалась прекрасной, но – красотой женщины, а не невинной девицы, лишенной тревог и беспокойства.