На сей раз мы сидели в вонючей корчме, где дым и запах горелой каши висел густым облаком, у служанки было лицо неряшливой хавроньи, а корчмарь похрапывал, уронив голову на стойку и уткнувшись носом в собственную уже подсохшую блевотину.
Курнос сидел напротив меня, набросив на голову капюшон плаща: тот заслонял его лицо. И я уверен, что поступал он так, вовсе не стремясь смилостивиться над ближними или прикрыть свои шрамы. Просто он чрезвычайно любил такие оказии, когда, хорошо освещенный свечами, мог резким движением отбросить капюшон и взглянуть в лицо собеседнику. Поверьте, милые мои, что от этого у большинства сидевших с нами за одним столом слова застревали в горле.
Мне же куда сильнее мешал смрад, исходивший от редко мытого тела моего товарища и от его никогда не стиранной одежды. Господь в милости Своей одарил меня тонким обонянием, поэтому обычно я старался сесть подальше от Курноса или хотя бы держаться подветренной стороны, но в этой корчме подобные маневры провернуть было непросто. Ну хоть вонь подгоревшей каши была настолько сильна, что почти забивала сладковатый смрад гнили, исходивший от Курноса. Конечно, я понимал причины, по которым он не слишком-то любил воду, как понимал и причины того, что Курнос жаждал женщин столь же сильно, как и ненавидел. Старые раны…
Курнос лениво ковырялся ложкой в том, что, если верить служанке, было телячьим гуляшом под белым вином. Однако я подозревал, что серо-бурая масса в его миске никогда не видывала ни теленка, ни вина. И даже Курносу, вкус которого был сравним с его внешним видом, еда, похоже, не нравилась.
– И зачем же мы сюда приперлись? – бормотал он. – Надо было в Хез ехать, ну так вот прямо, как в морду, а не шляться там и сям…
Я смолчал и отпил глоток винца из надщербленного кубка. Оно изрядно отдавало уксусом, поэтому я с отвращением сплюнул на стол.
– Крепко они ошибаются, коли думают, что я им за это заплачу, – пробормотал сам себе.
Потом я взял ломоть хлеба и принялся мять в пальцах. На ощупь тот напоминал глину и пованивал дрожжами.
– Гвозди и терние, – простонал я.
Скатал хлеб в шарик и кинул его, целясь в голову спящего корчмаря. Не попал, и это еще сильнее испортило мне настроение.
– Попробуй ножом, – посоветовал Курнос, но я лишь вздохнул.
Я преисполнен чрезмерной кротости и готов лишить жизни ближнего своего только в крайних ситуациях. Ничего не могу поделать: таков уж я, человек терпеливый, милосердный и охотно прощающий вину. По крайней мере… до времени.
– Приезжие, а? – раздался голос над нами, и я неторопливо повернул голову.