— Сразу за всю? Или за кого-то конкретно?
Чтобы тут же получить чувствительный тычок под ребра. Боль не то чтобы ошеломила, но некоторое время пришлось разевать рот в попытке вздохнуть.
— Предупреждение на будущее. Царапинки на тебе не появится, но больно часто: ты, главное, повод, давай. Усек?
Он ухватил меня за шиворот, приблизив мое лицо к своему. Наверное, его взгляд должен был показаться мне страшным, но я едва удержался от того, чтобы не зевнуть. Причем ненатужно. Приходилось мне бывать и в таких переделках, после которых все его обезьяньи ужимки выглядели смешными.
— Звать-то тебя как?
— Можешь называть меня господином, — отталкивая от себя, оскалил он в ухмылке щербатый рот.
К чему-то подобному я себя настраивал. Нет, не то чтобы готовил, но размышлял о том — не исключено, что когда-нибудь попаду в плен. К перквизиторам, либо к кому-то еще. Свыкнуться с мыслью можно о чем угодно. В том числе — и с неизбежностью собственной гибели. Трудно, но дает сразу многое. И потому плен не стал для меня шоком. Хотя мог бы. Согласен, ситуация была из неприятнейших, но что теперь, лезть в петлю? Кстати, Трофим — мастер отправлять людей на тот свет множеством способов, однажды рассказывал, что существует несколько вариантов, когда можно умертвить себя, будучи даже спеленатым так, что только болтать головой и получится. Все мы внимательно его слушали, каждый втайне надеясь, что не пригодится никогда. А в конце Демьян заявил.
— Слышал я, что сердце усилием воли можно остановить.
— Вот о таком способе не знаю, — пожал плечами Трофим.
— Капитан Катастрофа, — не смог не влезть Слава Проф, — усилием воли ты можешь уберечь себя только от того, чтобы не наделать в штаны, да и то далеко не всегда. Сердце — орган настолько самостоятельный, что приказы мозга у него на третьем месте.
— Ну так волей же, не мозгом, — попробовал сопротивляться Демьян.
— И где же она у тебя заключена? В каком-то другом органе?
Тут немедленно подключился Гудрон.
— У Демы как раз понятно, в каком именно — до баб он большой охотник.
Наверное, мне не стоило улыбаться, потому что тот, который предлагал называть его господином, немедленно отреагировал, болезненно ткнув носком берца в ребра.
— Теоретик, ты что, охренел?! Я бы тебя только за Сашку Клюва тупым топором на части порубал! Вдумчиво так, частями. А он лежит и лыбится!
Было больно, особенно в связи с тем, что угодил он не куда-нибудь, а в место, где оставался немалый шрам от пули одного из его собратьев. Давно уже дохлого, причем от моей руки, что, впрочем, боли нисколько не уменьшало. Но почему-то на душе стало легче. Далеко не все потеряно, главное, сразу не пристрелили, а там уже возможны варианты.