– Зачем? – и отвернула голову к стене.
– Ты не хочешь меня видеть? – спросил Генрих.
– Я не хочу видеть себя… Как ты пришел? Тебя пустил ко мне король?
– Король не знает, что я здесь, я заплатил коменданту.
– Как ты узнал?
– Мальчишка сказал.
– Какой мальчишка?
– Не помню, как зовут. Он залез в мой дом, рассказал, что была облава и ты в тюрьме.
– А, это Жан-Жак.
– Я велел дать ему поесть, а потом отвез к Клементине.
– К Клементине?
– Он не знал, куда идти. Клементина хочет заняться его судьбой.
– Да, судьбой.
– А ты?
– Что «я»?
– Ты была у бандитов?
– Была.
– Посмотри на меня. Почему ты на меня не смотришь?
– Не могу.
– Ты меня больше не любишь?
– …Люблю…
– Что тогда случилось? Ты опять что-нибудь натворила?
– Да.
– Что?
– … Я тебе изменила.
Рука Генриха, сжимающая пальцы фехтовальщицы, слегка дрогнула, но не отпустила.
– Изменила… – повторил де Шале. – С кем же?
– Марени нашел меня в прачечной… Я бежала, наткнулась на Робена… помнишь, тот поножовщик из «Тихой заводи»? Они с Проспером спрятали меня в «Красном чулке»… Там пришел один гвардеец.
– Гвардеец, – снова как-то отстраненно повторил Генрих.
– Да, он раньше занимался у де Санда.
– Как его имя?
– Это неважно… Он пришел неожиданно… я обрадовалась… мы просто разговаривали, потом он прикрыл меня во время полицейского обхода и… не знаю, как это получилось…
– Черт, я так и думал! Это все де Санд и его наглые выкормыши!
– Не кричи… Причем здесь де Санд? Я, наверное, рано вышла замуж, Генрих… Прости и, если хочешь, можешь убить меня, – наконец осмелилась повернуть к мужу свое измученное лицо фехтовальщица.
– … Убить?.. Чем? У меня нет оружия.
– Почему?
– Как почему? Сдал коменданту.
– Тогда уходи, король сам сделает за тебя эту грязную работу.
– Значит, ты так решила от меня отделаться? Только посмей оставить меня здесь одного, только посмей!
– Генрих…
– Помолчи! Твой рот последнее время изрекает одни глупости! Я уже говорил с Серсо, он готов взяться за твое дело и защищать тебя.
– Генрих…
В носу фехтовальщицы защипало, а глаза повлажнели, словно ледяная корочка, покрывавшая так долго ее душу, начала таять.
– Дай мне воды, – попросила Женька.
Де Шале подал бокал, из которого она пила ночью, и помог фехтовальщице приподняться. Она стала пить, а он, присев рядом, сначала молча смотрел на ее опущенные вниз ресницы, потом придвинулся ближе, обнял и начал целовать эти полуприкрытые веки, похудевшие щеки и влажные от воды, губы… Бокал скатился на пол… Таяние снегов, неминуемое при возвращении тепла, стало необратимым… Фехтовальщице было больно в раненом плече, но она не отталкивала Генриха, вернувшись в его объятия, словно домой. Они восстанавливали в ней прежнюю ясность понятий, которых не было в том горячем чувственном джакузи, где она чуть не утонула.