Гадала на Петю каждый день и Тине гадала. Бабка растрезвонила по деревне – и пошли бабы ко мне. Я ничего не просила, а что давали, брала, не отказывалась. Приносили хлеб, картошку, капусту, рыбу сухую солёную.
Дед Кузьма, пропахший ядрёной махрой, смотрел, смотрел на мои сапоги, в руки взял, покрутил-повертел и сказал:
– Отплясали твои сапоги – каши просят. Далеко не дойдёшь.
Он и сапоги мои починил, и ещё калоши для них старые нашёл под стряхой. Мало того, мне с Тиной лапти сплёл.
– Самая здоровая обутка – лёгкая, непотливая. До белых мух хватит, не развалятся.
Я ещё тогда подумала: «Неужто наших мук хватит до белых мух? Неужто к осени дома не буду?» Глупая…
А ещё дед Кузьма откуда-то приволок старую, ржавую детскую коляску, у неё только колёса остались и ручка. Прикрутил к ней проволокой старую корзину – получилась тележка:
– Вот тарантайка вам в поход.
Да ещё мне и Тине по полведра овса сыпанул:
– Кормитя, девки, детё овсом – будет молодцом.
Утром, в лаптях, да и со своим транспортом, почесали в Вышний Волочёк. В тарантайке ещё и Серёньке место нашлось, так что шли налегке. Пришли в Вышний, нашли милицию. Снова расспросы, как в Осташкове, ещё и анкеты заполняли. Постановили, что пошлют запрос в Москву о Пете, а пока этот ответ на запрос вернётся, руки сложа сидеть нечего – надо работать, пользу фронту приносить. Про Тину и разговоров не было – Луга в оккупации.
Устроили меня с Тиной на фабрику валенки валять: меня трепальщицей, Тину чесальщицей. Поселили в бараке: потеснили людей, отодвинули от стены шкаф, сколотили из брёвен и горбыля двухэтажную койку, вместо матрасов мешки с соломой. Тина с ребятишками внизу, валетом спали, я с Серёнькой наверху. Занавеску сгоношили из потёртых, латаных простыней – получилась своя шестиметровая комната, да и треть окна нам перепала. Чем не жильё! С крысами воевали – золу в подполье сыпали. Мылись – тут повезло: барак наш стоял рядом с железнодорожными путями, так когда паровоз сливал кипяток, мы с двумя вёдрами на коромысле, третье в руке, тут как тут. Таз нам одалживали, и мы в этой же каморке и мылись. Бывало, все вымоемся – сперва дети, потом мы – капли не прольём мимо.
Ещё радость была: горшок детский в груде металлолома нашла, дырявый. Ну, да бригадирша наша, матершинница Тося – мастерица на все руки была, гармонистка-частушница – запаяла, залудила. Первый подарок Серёньке был.
Ну и карты выручали – гадала, да так ловко пошло. Нагадала одной: «Не пустые твои хлопоты, известие тебе с поздней дороги», – ей письмо с фронта, а то два месяца не получала. Другой: «У мужа скорая дорога домой, так что нечаянная радость у тебя на пороге», – через два дня прибыл муж на побывку. А Петечка мой, карты говорили, где-то далеко. Я в милицию каждый день после работы забегала: «Пока ничего, ждите». Ждала…