Весь день он не появлялся, опасаясь, очевидно, гнева Стэгга, но урок был ясен. Герой-Солнце обязан был выставлять свою обнаженную славу напоказ обожающему своего кумира народу.
Теперь Стэгг набросил плащ и пошел босиком по мокрой траве. Охранники вышли из своей палатки и следовали за ним, но не приближались.
Стэгг остановился перед клеткой. Сидящая в ней пленница взглянула и отвернулась снова.
– Тебе нечего стесняться, можешь на меня смотреть, – сказал он. – Я же одет.
Молчание.
– Да говори же ты, бога ради! Я ведь тоже пленник, понимаешь? Точно так же в клетке, как и ты.
Девушка схватилась за решетку и прижалась к ней лицом:
– Ты сказал: «Бога ради!» Что это значит? Ты тоже кейсилендер? Не может быть. Мои соотечественники говорят не так. Но ты говоришь и не так, как дисийцы, и вообще никто, кого я слышала. Скажи, ты веришь в Колумбию?
– Если на секунду остановишься, я все тебе объясню, – вставил слово Стэгг. – Слава богу, ты все-таки заговорила.
– Вот опять, – сказала она. – Нет, ты не почитатель этой презренной суки-Богини. Но если так, то почему ты – Двурогий Царь?
– Я думал, ты мне это расскажешь. А если не можешь, расскажи мне кое-что другое, чего я не знаю.
Он протянул ей бутылку.
– Выпьешь?
– Я бы выпила, но не из рук врага. А я не уверена, что ты не враг.
Стэгг с трудом понимал ее речь. В ней было много слов, похожих на дисийские, так что общий смысл был понятен. Но она по-другому произносила гласные, и интонации были совсем не дисийские.
– Ты не могла бы говорить по-дисийски? – спросил он. – По-кейсилендски я не все понимаю.
– Я отлично говорю по-дисийски, – ответила она. – А какой язык для тебя родной?
– Американский двадцать первого века.
Она замерла, забыв выдохнуть воздух, и глаза у нее расширились:
– Но как это может быть?
– Я родился в двадцать первом столетии. Тридцатого января 2030 года от Рождества Xристова… это будет…
– Не продолжай! – перебила она на его родном языке. – Это… э-э… Первый год После Опустошения это 2100-й год от Рождества Христова… значит, ты родился в 70-м году До Опустошения! Но это неважно – у нас, кейсилендеров, принят старый стиль.
Стэгг усилием воли заставил себя перестать на нее пялиться и сказал:
– Но ты говоришь на американском двадцать первого столетия! Или очень на него похожем языке.
– Да. Вообще-то, на нем говорят только священники, но у меня богатый отец. Он послал меня в Бостонский Университет, и там я выучила церковно-американский.
– Это что, язык богослужения?
– Да. После Опустошения латынь была напрочь забыта.
– Похоже, мне нужно выпить, – пробормотал Стэгг. – Сначала ты?..