С другой стороны, гимнософисты из спецотдела, если они там действительно были, не считались бы в СССР преступниками. Тем более что хождение голышом они практиковали в закрытом пространстве, и в общем-то даже бане, где это уместно. И кроме того, в те же времена в центре Москвы, в двух шагах от Кремля, на Пречистенской набережной, рядом с уличной амфитеатром-купелью храма Христа Спасителя в конце 1920-х — начале 1930-х годов ХХ века существовал общедоступный нудистский пляж.
Но обратим внимание на одно действие, описанное в допросе подчиненного Глеба Бокия, — сотрудника 2-го отделения Спецотдела НКВД Н. В. Клименкова. Пусть внешне оно и не самое сенсационное, но вполне в духе времени и сталинской безбожной пятилетки. Вот что говорил арестованный:
«Спящих же в пьяном виде часто „хоронили“ живыми, однажды решили похоронить, кажется, Филиппова и чуть его не засыпали в яме живого. Все это делалось при поповском облачении, которое специально для „дачи“ было привезено из Соловков. Обычно двое-трое наряжались в это поповское платье, и начиналось „пьяное богослужение“»[122].
Подобного рода акции больше напоминали антирелигиозные действия и были вполне в духе времени. Возможно, поэтому «пьяное богослужение» никоим образом не было вменено Бокию в вину и в его деле проигнорировано.
2
Воланд приезжает в булгаковскую Москву как посланец небесной прокуратуры и так, собственно, себя и ведет. В его речи присутствуют властные, категорические интонации, жесткие обвинения и, конечно же, презрение к собеседникам. Он знает все про всех. И гипнотически на всех действует. При этом персонаж обладает невероятным обаянием, и трудно назвать этого мистера Зло собственно злом как таковым. Он живое воплощение, притягивающее таинственными качествами, которые указывают Берлиозу и Бездомному на посвященность «прохожего» в вопросы, выходящие далеко за компетентность обычного или даже осведомленного человека.
Он провидит смерть Берлиоза, прикинув буквально на пальцах его гороскоп и анкетные данные. Ему ведомо, что Бездомный-Понырев угодит в психиатрическую клинику! Он более Понтия Пилата разбирается в милосердии и тонкостях фатальных обстоятельств.
Такая яркая живость образа кажется невозможной без образца для ее написания. Но близкий Булгакову С. А. Ермолинский, как будто бы со слов автора, вспоминал, что Михаил Афанасьевич говорил: «…У Воланда никаких прототипов нет. Очень прошу тебя, имей это в виду»[123].
Но вспомним вновь встречу на Патриарших и приведем описание портрета главного персонажа романа: «По виду — лет сорока с лишним. Рот какой-то кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна выше другой».