Здесь, в цэковском доме, всего в шести минутах ходьбы от обозначенной Булгаковым скамейки, проживал бывший студент Горного института, друг Глеба Бокия, глава Орграспредотдела ЦК Иван Москвин. Его супруга Софья Александровна была первой женой Глеба Бокия. От нее у Глеба Ивановича были две дочери. Старшая из них жила с отцом, другая — в семье Москвина на Спиридоновке.
«И говоря по совести, напомнить о Москвине должен был я»[139], — поясняет Лев Разгон в своей книге мрачных мемуаров.
Не приходится сомневаться, что в этой квартире на Спиридоновке «Воланд» встречался с множеством звезд советской политики и художественного мира. И среди них тот, который, конечно, был знаком с Булгаковым, не политик, а актер МХТ Иван Москвин, который часто бывал в доме своего полного тезки.
«Какие они были веселые, эти вечера на Спиридоновке! — восклицает Лев Разгон. — Два Ивана Михайловича приезжали поздно: один из театра, другой из своего правительственного офиса. К этому времени те, кто были помоложе и посвободнее, уже входили в зенит веселья. Оба Москвина немедленно включались в шумные разговоры. И допоздна, до двух-трех часов пел народные песни Озеров. Москвин-артист организовывал хор, который пел старые солдатские песни и рассказывал малопристойные смешные истории, уверяя, что это он читает рассказы Горбунова или даже Чехова. И только в два-три часа ночи Иван Михайлович вызывал машину, чтобы развезти гостей по домам»[140].
В тех мемуарах Разгон вспоминает и о появлении в доме и гостя с Патриарших: «Глеб Иванович не принимал участия в застольном шумстве, но с удовольствием прислушивался к нему и никого не стеснял. Сидел, пил вино или что-нибудь покрепче и курил одну за другой сигареты, которые тут же скручивал из какого-то ароматного табака и желтой турецкой бумаги»[141].
Но вспомним несколько финальных абзацев из «Мастера и Маргариты»:
«И когда наступает полнолуние, ничто не удержит Ивана Николаевича дома. Под вечер он выходит и идет на Патриаршие пруды. Сидя на скамейке, Иван Николаевич уже откровенно разговаривает сам с собой, курит, щурится то на луну, то на хорошо памятный ему турникет. Час или два проводит так Иван Николаевич. Затем снимается с места и всегда по одному и тому же маршруту, через Спиридоновку, с пустыми и незрячими глазами идет в Арбатские переулки.
Он проходит мимо нефтелавки, поворачивает там, где висит покосившийся старый газовый фонарь, и подкрадывается к решетке, за которой он видит пышный, но еще не одетый сад, а в нем — окрашенный луною с того боку, где выступает фонарь с трехстворчатым окном, и темный с другого — готический особняк.