Она снова сгибается пополам от боли и воет.
– Она слабеет, – шепчет Роуса, вытирая влажной тряпицей щеки и лоб Анны. По ее телу пробегает очередная судорога, и она вся дрожит. Ноги Роусы тоже подрагивают, потому что Пьетюр смотрит на нее, но она устала, так устала бояться. Она сжимает ладонь Анны.
– Ступай же. Поторопись! – Пьетюр не двигается с места, и Роуса прибавляет: – Если она умрет, я расскажу…
– Уймись, женщина! – недовольно обрывает он ее. – Я поищу Катрин.
Он выходит на мороз, хлопнув дверью, и в землянке становится тихо: Роуса слышит только, как кровь шумит у нее в ушах и как сбивчиво дышит Анна.
Роуса стискивает холодную руку Анны. Кончики ее пальцев посинели. Она безмолвно смотрит на переплетение корней дерновой крыши.
– Ты заходила в эту землянку, – тихо спрашивает Роуса, – когда была… когда жила в Стиккисхоульмюре? Мне Йоун запретил.
Анна по-прежнему не отвечает, но внезапно замирает и начинает дышать тише.
– Я видела руны, – шепчет Роуса. – На чердаке. И… пятно. Он бил тебя?
Анна устремляет взгляд прямо на нее и кричит; Роуса отшатывается, и ей хочется зажать уши, чтобы не слышать этого душераздирающего звука.
Когда боль стихает, она вытирает лоб Анны и тихо продолжает:
– Я видела кровь на чердаке. Йоун ударил тебя? Или Пьетюр?
Анна смотрит на нее лазурными глазами, холодными, как само сердце ледника.
– Они забирают все. Мужчины забирают все.
Роуса открывает рот, чтобы возразить, и не находит слов. Она вспоминает рассказ Пьетюра о том, как викинги закрепили за собой право на эти земли, вырубая леса и распахивая поля до тех пор, пока те не превратились в пыль и бесплодные камни. Мужчины хотят получить все. Тело женщины – тоже часть земли, которую они объявляют своей. Роуса откашливается.
– Но они не пытались… Они не били тебя…
– Я мечтала о ребенке, – задыхаясь, бормочет Анна. – Мечтать опасно. – Она обнимает себя руками и смеется так пронзительно, что звук этот напоминает звон бьющегося стекла. Накатывает очередной спазм, она задыхается, и смех переходит в стон.
По спине Роусы пробегает холодок. Словно она воочию увидела хаос, мало-помалу овладевающий ее собственным разумом, – смесь ярости, страха и боли потери. Она прижимается губами ко лбу Анны.
– Тебе ничего не угрожает, – шепчет она.
Глаза Анны – две темные пещеры.
– Дура.
Роуса то и дело заглядывает к ней под юбки, но ничего не меняется. В перерывах между схватками Анна лежит в забытьи, и тихие вздохи срываются с ее полуоткрытых губ.
Роуса опускает руку в карман, чтобы потрогать стеклянную женщину. Но карман пуст, и фигурки в нем нет. Наверное, она валяется где-то в снегу. Роуса встряхивает головой, чтобы отогнать пронзительную боль потери. Она уже связала собственную судьбу с этой вещицей, которая оставалась невредимой, даже когда ее сдавливали в кулаке, хотя и казалась совсем непрочной. Йоун счел фигурку подходящим подарком – она символизировала смирение, но Роуса привязалась к этой стеклянной женщине потому, что она, на вид хрупкая, как тонкий лед, все же уцелела. А между тем уцелеть под гнетом бесконечных требований Йоуна – это все равно что устроить бунт.