Я не мог обнажить перед ним душу, страшась, что на лице его отразится презрительное омерзение и она будет растоптана.
Как-то раз я увидел крылатое насекомое, напоминавшее мотылька, но более изящное и восхитительной окраски, словно какой-нибудь монах, уставший разукрашивать миниатюрами рукописи, решил расцветить другое творение Господне. Создание это приземлилось на куст неподалеку. Несколько мгновений я, затаив дыхание, наблюдал за тем, как трепетали его крылья, а потом оно снова взлетело. Мне так захотелось рассмотреть это чудо поближе, что я со всей возможной осторожностью взял его в руки – и обнаружил, что обломал его хрупкие крылышки. Оно попыталось взлететь, но упало на землю и осталось лежать, хлопая прекрасными изувеченными крыльями. Мне пришлось наступить на него, потому что было жестоко продлевать эти мучения. Не тронь я его тогда – и оно бы полетело дальше, целое и невредимое.
Я не стану открывать Пьетюру сердце, чтобы потом не пришлось давить его ногой.
Когда мы поднялись на вершину Хельгафедля, Пьетюр остановился и повернулся ко мне.
– Я знаю, что ты пойдешь на юг. Больше ничего мне не говори.
– И ты не говори. Но ничто не заставит меня предать тебя. – Я не мог посмотреть ему в глаза. – Ни пытки, ни угроза смерти.
Он вздохнул, обвил меня руками и прижал к себе, так что я чувствовал, как отдается стук его сердца у меня под ребрами. Он был крепок, как мускулы самой земли. Мы соприкоснулись лбами и постояли неподвижно в течение четырех вдохов. Я закрыл глаза, вбирая в легкие чистый запах его пота.
Сердце мое было осколком стекла.
– Прощай, Йоун, – сказал он.
– Прощай, – прошептал я.
Теперь, скорчившись в пещере в ожидании палача, я счастлив, безмерно счастлив, что промолчал тогда. Перед смертью я буду вспоминать это объятие, это чувство тесной близости, распростершее над нами свои хрупкие крылья. Я рад, что не погубил его ненужными словами.
У входа в пещеру раздается шорох. Я сжимаю нож и вглядываюсь в темноту. Кажется, там мелькнула черная тень? Я щурюсь, но все сливается в неразличимую серую муть.
А потом я совершенно точно слышу приглушенный вздох. Я немедля бросаюсь вперед, обнажив нож. Руки мои хватают одежду и обнаженную кожу, пальцы смыкаются на чьем-то горле. Я заношу нож.
– Стой!
Я замираю. Голос знакомый, но это же не может быть…
– Пусти меня! – хрипит он.
И я отпускаю. И падаю.
Нож со звоном летит на землю. Это невозможно. И все-таки…
– Пьетюр?
Раздается кашель, кресало чиркает о кремень, и вспыхивает маленький огонек.
Из темноты появляется лицо Пьетюра. Он в крови и синяках, как и я сам, а когда он улыбается, я замечаю, что у него сломан зуб.