Ей стоило раньше уехать из Стиккисхоульмюра, но она осталась там еще на три ночи после побега Йоуна, рассчитывая набраться мужества и рассказать Эйидлю правду об Анне. Вдруг тогда Йоун сумел бы возвратиться? На миг Роусе показалось, что она сумеет исправить и прошлое, и будущее, если объяснит, как все было на самом деле. Она представила себе тихую замужнюю жизнь, на которую когда-то надеялась: ежедневные хлопоты по дому, долгие часы ожидания мужа с поля или с рыбалки. Она мечтала о скучной, спокойной, безмятежной жизни.
– Без толку ходить к Эйидлю, – сказала Катрин. – Он и слушать не станет, что Йоун невиновен. Это ему невыгодно.
И Роуса понимала, что она права. Узнав о побеге Йоуна, Эйидль рассвирепел, обвинил во всем их с Катрин и не поверил, когда они стали отпираться. Он даже пообещал, что если Роуса расскажет, куда направился Йоун, то ей достанется его дом – который, впрочем, и без того ее. Но она молчала. В Стиккисхоульмюре все для нее окончательно померкло.
Спустя три долгих одиноких ночи Роуса приняла решение возвратиться в Скаульхольт. Она поедет домой. К маме. На встречу с Паудлем она не осмеливалась надеяться.
Она уговаривала Катрин отправиться с ней.
– Мое место здесь, – упорно отвечала та.
И в тишине несказанных слов чувствовалось, что она тоскует по дочери, Доуре, и надеется на ее возвращение.
Роуса помнила, как засияли глаза Катрин, когда Анна, хоть и ненадолго, воскресла из мертвых, вышла из земного чрева, будто аульв. Она понимала, что дело в одной лишь Анне: в то мгновение в душе Катрин ожили и тоска, которой никогда не суждено утихнуть, и маленькая крупица надежды – все, что чувствует любой, кто потерял дитя.
Когда-нибудь она вернется.
И поэтому Роуса поцеловала Катрин в щеку, оседлала Хадльгерд и поскакала на юг, в Скаульхольт.
Хозяева пускали ее переночевать в хлевах, и она съеживалась клубочком под боком у лошади, чтобы было теплее. Она ела сушеную рыбу прямо в седле и пила из ручьев. Под недремлющим оком, глядящим на нее с небосвода, она чувствовала себя ничтожной, но свободной. Она как будто смотрела на саму себя сквозь годы. Она видела крохотную живую искорку, пробирающуюся через холмы, песчинку в этом раздробленном на части мире, на этой земле, которая то глотает тела, то изрыгает их обратно, точно по волшебству.
Она гадала, провел ли Паудль три обещанных дня в Скаульхольте или сразу отправился дальше. Быть может, он сказал ее маме, куда собирается. Быть может, если она подождет его здесь, когда-нибудь он вернется. Долг, который удерживал ее подле Йоуна, был подобен якорю: он не давал ей уйти, но зато сулил надежность. Ураган чувств к Паудлю, напротив, кружил голову и лишал опоры.