– Это в каких? – вмешалась Долли.
Они с Саму сидели рядом на длинном диване, обитом креповой тканью; девушка вязала сине-зеленую безрукавку со сложным узором, аккуратно разложив на коленях четыре клубка шерсти разных цветов. Поначалу она стеснялась принимать участие, но ее дорогой Саму привлек ее к беседе, и тут он сказал нечто, с чем она никак не могла согласиться: тогда-то она и заговорила прямо как истинная дочь своей матери.
– В кинематографе, например. Никто же не спорит, что бенгальский кинематограф – высшего качества. Даже жюри западных фестивалей это признало, покорно вручая первый приз Сатьяджиту Раю [72]. Почему не считать произведения Бетховена лучшими среди подобных? Почему не признать, что в своем роде песенка на стихи Тагора равнозначна Девятой симфонии, Торжественной мессе или тому же трио «Эрцгерцог»?
– Возмутительная чушь! – с жаром возразил Шариф. – Твой дед, бабу, сказал бы это, чтобы потрафить англичанину; притворился бы, что восхищается немцем, умершим сто лет назад.
– Ага, но ведь мы говорим не о том, что мы любим по-настоящему, правда?! – вспылил Саму. – Мы говорим о по-настоящему великом. Большая фуга, скажем. Ею принято восхищаться, но считается, что любить ее трудно и сложно. Значит ли это, что Большой фуге можно предпочесть тривиальную популярную песенку?
Им обоим общество Саму ужасно нравилось: Шарифу не меньше, чем Долли. Они еще не прослушали половины пластинок Бетховена, как Саму объявил: уже за полночь, мне пора. Шариф проводил дорогого друга до ворот. Ночь была чудесна, и Саму сказал, что прогуляется по дороге домой. Когда Шариф вернулся в комнату, Долли все еще сидела в кресле. Он отпустил Гафура, хлопотавшего над уборкой, и снова сел.
– Значит, о джентльмене Мафуза нет и речи, – улыбнулся он. – О владельце аптеки?
– А-а! – воскликнула Долли. – Неужели моей сестре настолько нельзя доверять? Нет и речи, да. И никогда не было.
– Но, думаю, нам следует поговорить о Саму. Он отличный парень.
Шариф не без труда озвучил свое предложение. Долли едва слушала. Для нее существовал лишь один мир: тот, в котором они с Саму были вдвоем. Как плохой беллетрист, она могла вообразить исключительно родство душ и прекрасные слова, сказанные друг другу, – без единой мысли о том, где именно это будет.
Время от времени Долли всхлипывала:
– Но за это время он совсем забудет обо мне!
И в глазах ее блестели слезы.
Но старший брат был непреклонен: если Долли оставит образование ради любви, кончится тем, что она обвинит в этом своего мужа. Эта страна (Шарифу пришлось так сказать!) некогда была землей их надежд и чаяний, но теперь она, кажется, пребывает в состоянии необратимого упадка. Кто знает, когда в Дакке будет доступно нормальное образование. Диплом – или Бангладеш. А в Саму никто не сомневается.