Им быстро принесли по чашке чаю. Они сидели рядком у постели отца, и дочь держала его за руку. Иногда она называла свое имя: «Джудит. Пап, Джудит здесь», а иногда, более робким тоном, вступал брат: «И Кьерон. Слышишь, пап? Кьерон тоже здесь». Странно, что его звали Кьероном, – имя, напоминающее о младенцах восьмидесятых. Его должны были назвать в честь какого-нибудь принца – Джорджем, Уильямом или Генри. Они звали себя по имени так, словно хотели бросить утопающему что-нибудь, за что он мог бы зацепиться, чтобы удержаться на воде. И вышли лишь тогда, когда пришел врач и объяснил, что происходит сейчас и что будет происходить в ближайшее время. Доктор Соломон здорово умел объяснять такие вещи, по-доброму сопереживая и ясно давая понять: отцу больше не больно и не страшно. Конец будет спокойным. Брат взял сестру за руку; когда одна из санитарок принесла еще чаю, молодая женщина отвернулась. И принялась вытирать лицо, не желая, чтобы кто-нибудь видел ее слезы.
В клэпхемском хосписе Лео работал уже двадцать один год и за это время видел тысячи смертей. И думал, что знает об этом все. Он видел, как люди злились, смеялись непонятным смехом, молчали или плакали – в три ручья или парой слезинок; а еще приходили в откровенное замешательство: как это так, рассказываешь кому-то такую интересную историю, а он возьми и умри у тебя перед носом, совсем распоясался!
Лео благодарили, его бранили, от него отмахивались. Кое-кто до сих пор слал ему рождественские открытки, в скобках указывая имя родственника, чьи последние дни он помогал облегчить. Здесь были бессильны лучшие медицинские умы. Но колоссальное значение приобретали те, кто ухаживал, менял белье, мерил температуру и давление и приносил чай посетителям, – особенно для людей, прибывших сюда, чтобы закончить свой земной путь.
Весь двадцать один год работы загадка Смерти неотступно преследовала его. Как и всякий в его положении, он отводил глаза, ища даже в своей работе радостные мгновения. Он не размышлял о страдании и не сосредоточивался на процессе, просто делал то, что должно. Лишь порой осознание происходящего приходило к нему точно так же, как, должно быть, приходило к родственникам, видевшим смерть первый или второй раз в жизни. Да и ему умирающие, за которыми он наблюдал, не доводились близкими людьми; зато Лео был с ними все время, до самого финала. Порой он, как и родственники пациентов, размышлял над последним событием того или иного характера в чьей-либо жизни. К примеру, о последнем занятии или явлении: последний раз поел полчашки куриного бульона, который умирающий так и не осилил за полчаса; последний раз сменили простыни под живым – знаменательная веха, ведь в следующий раз их сменят, когда придут осматривать мертвое тело; последние слова и то, какое им придают значение, – хотя зачастую это лишь «Сестра!» или «Спасибо». Если бы Лео размышлял об этом, ему бы пришло в голову: