Блоссом не знала, как на это реагировать: эти слова слишком рознились с тем, чего она ожидала, слишком посягали на территорию непроизносимого вслух.
– Папе это очень нравится, полагаю, – продолжала мама. – Он мирится с толикой ненадежности ради того, чтобы точно знать свое место.
Блоссом изумленно смотрела на мать.
– Я могла бы выйти за кого угодно, – сказала та. – Среди них попадались и весьма завидные партии. Но я выбрала твоего отца.
– Но мама, – возразила Блоссом. – При чем тут я и Пирс? Он посмотрел на меня и решил, что я – не его уровень. И выбросил, как мешок с грязным бельем. Он на мне не женится.
– Нет, – задумчиво сказала мама. – Не он – так другой. Увидев, что ты грустная и все стерпишь, даже оскорбления, он решит, что брак на основе этого – неплохая мысль. Я вот так и сделала – и в этом была моя ошибка.
– Я думала…
– Возможность обходиться с мужем или женой по-свински, – продолжала мама, – так соблазнительна: я буду дирижировать оркестром! Буду диктовать, что делать! Все будет по-моему! Пройдут месяцы и даже годы, и ты вдруг поймешь: на самом-то деле главный тот, кто безропотно произносит: «Прости меня, пожалуйста». Кто улыбается нелепой виноватой улыбкой, тот и позволяет «главному» диктовать свою волю. В эту ловушку попадаешь незаметно. Занося хлыст, ты полностью раскрываешься перед другим. Тайны остаются у того, кто закрывается, извиняется – и посредством этого берет власть в свои руки. Обещай мне, что никогда не станешь раскрываться. Пусть бьет, зовет идиоткой, а ты знай опускай голову и говори: да-да, милый, прости, я знаю. И выйдешь победительницей.
– Но, мам, все кончено, – сказала Блоссом. – Он больше не вернется, хоть я обпресмыкайся перед ним.
– С этим – кончено. – Мать поднялась с дивана и пошла на кухню. – Этот не вернется. Но следующего ты уже не упустишь. Это и есть твои кружки?
– Кружки? Что с ними не так?
– И тарелки. Они ужасны! – прокричала она оттуда. – Как ты вообще могла их купить? Иди-ка сюда, взгляни – это не рисунок, это переводная картинка, и она уже стирается!
Первое, что сделала Блоссом следующим утром, – позвонила на работу и сказала, что очень больна и не сможет прийти. Да, наверное, на Пирсе свет сошелся клином, ну и ладно. Мама спала в комнате Блоссом: она вызвалась лечь на полу, но ковер совершенно отсырел, и в конце концов они с Блоссом кое-как уместились на кровати. Аннабел так и не попалась им на глаза. Мама и Блоссом легли до того, как она вернулась домой, и перед сном слышали, как та шумит на кухне – готовит себе «Алка-Зельтцер», который обычно пила на ночь, а утром – ее нетвердые шаги по своей спальне, кухне и коридору и частые восклицания «о господи»; наконец она захлопнула за собой дверь. Тогда они смогли встать с постели. Мама не хотела встречаться с соседкой дочери.