Устойчивость к огню была отличным трюком, но в конце концов, сэр Исаак всегда оставит за собой последнее слово. Огонь — это абсолют, собранная в одном месте энергия, и он всегда может стать горячее. В конечном счете, любая защита имеет предел своих возможностей, точку катастрофического отказа — и ракета Мерфи нашла этот предел.
Когда-нибудь видели, как кувалда вдребезги разбивает арбуз?
Здесь было нечто похожее.
Плоть и кровь вырвались из Йотуна в облаке воздушных брызг. Сквозь дыру в шее я мог видеть потрескавшуюся и почерневшую ключицу Свангара и его треклятый позвоночник. Йотун зашатался, врезавшись плечом в здание, его топор поднялся в последний раз — и полетел вниз, выпав из его внезапно ослабевших пальцев.
Тело гиганта раздавило два автомобиля и опрокинуло уличный фонарь, когда упало наземь. Одна вытянутая рука рухнула в трех футах от моих пальцев на ногах.
И, внезапно, вся улица притихла и замерла.
Я поднялся и направился к ней медленными шагами, держась подальше от павшего Йотуна. Было немного трудно сохранять равновесие. Может, я и не чувствовал этого, но боль физически давала о себе знать. Все мое тело неприятно покалывало.
— Бейся как женщина, засранец, — мрачно пробормотал Мерфи, сердито глядя на мертвого великана.
Она стояла с гранатометом на плече и одной рукой на бедре и улыбнулась мне, когда я подошел ближе.
— Серьезно? — осведомился я. — Базука?
— У меня их две. Та другая была для тренировки, — невозмутимо ответила она.
— Ты мне никогда не рассказывала про эту.
Ее ухмылка стала шире.
— Конечно же нет, мой любознательный мальчик. Тебе бы захотелось с ней поиграть.
Я прижал руку к своему сердцу и напустил на себя оскорбленный вид.
— Ох...
— Правда ранит, а?
— Drittsekk? — спросил я.
— По-норвежски это значит, хм... «говнюк», — ответила она. Затем взглянула на мое лицо, — Я же коп, Гарри. Есть традиции, которые нельзя нарушать.
Прежде, чем я успел ответить, раздался исполненный паники крик Рудольфа:
— Вы оба, ни с места! Никому из вас, подонков, и сраным мускулом не дернуть!
Я моргнул и посмотрел в его сторону. У Рудольфа был синяк на подбородке, который уже распух до размера упитанной мыши. Он стоял на своих двоих, его шатало, лицо его было бледным, а глаза широко раскрытыми и растерянными. Его костюм был порван, помят и забрызган кровью из того, что казалось его сломанным носом. Но он стоял в стрелковой позиции Уивера, подняв пистолет с того места, где его выронил Брэдли, и направлял его на Мерфи.
— Террористка! — бормотал он. — Ты проклятая террористка!
— Рудольф, — сказала Мерфи, — ты понятия не имеешь, что происходит.