Чокнувшись с Агасфером, Горностаев похлопал по плечам остальных и куда-то заторопился. Уже спрыгнув на землю, как бы между прочим осведомился:
– А с оружием-то у вас как, господин Берг?
Не торопясь раскрывать все секреты, тот о замаскированных в боковинах одного из тарантасов «гочкисов»[141] упоминать не стал. Пожал плечами:
– Мой маузер, три револьвера, пара винтовок…
– Маловато, – сплюнул Горностаев. – Хоть ваши хлопцы и безоружные дерутся как бешеные, но для этого нужен близкий контакт. С максимом управляться умеете? Эй, Сазонов, тащи сюда пулемет!
Двое в «кожанах», до поры до времени, как и проводники, не обременяющие экспедицию своим присутствием, подтащили к теплушке и забросили в нее тяжелый пулемет и три короба с патронами. Показали, как управляться с грозным оружием и исчезли.
– На виду только не держите, – посоветовал на прощанье Горностаев и окончательно распрощался.
Стали прощаться и красноармейцы. Выпили на посошок, деликатно взяли по тонкому ломтику ароматного сала, стараясь оставить на дорогу путешественникам побольше. Все спрыгнули с подножки теплушки, высматривая обещанный маневровый. Агасфер понял, что больше случая более-менее откровенно поговорить с Ханжиковым у него не будет. Тронул его за рукав, отвел в сторонку.
– Михаил, как ни странно, но я хочу закончить наш разговор о «шведах». Более того: хочу кое-что вам рассказать и кое о чем попросить. Вас одного, – подчеркнул Агасфер. – Могу я рассчитывать на то, что наш разговор останется между нами?
– Слово могу дать, товарищ профессор! Партийное. Серьезное дело-то?
– Честное партийное, – кивнул Агасфер. – Стало быть, вы большевик, Миша?
– В кандидатах пока. А что?
– А вот ваш президент, Краснощеков… Вы ему верите, Михаил?
– Да ты что, профессор?! – Ханжиков, не сдержавшись, схватил Агасфера за воротник, тряхнул нешутейно. – Он с Ильичом нашу революцию готовил, по тюрьмам сидел. Старый искровец, с Урицким начинал – как я могу ему не верить?!
– Погодите, Михаил, не надо меня трясти! Я не случайно вопрос задал – не все даже в правительстве ДВР ему верят, он сам говорил. И житье-бытье американское ему в вину ставят, и в сепаратизме обвиняют… Он сам мне говорил: доносы на него в Москву чуть не ежедневно идут. И видимо, действительно говорят: вода и камень точит. Вызывают очень скоро Краснощекова в Москву, он сам мне говорил. С грустью говорил: чует душа человеческая, что не вернется он сюда. Не дадут ему начатое закончить, Миша…
– Извините, товарищ профессор, – Ханжиков отпустил воротник собеседника, даже руками смятую ткань разгладил. – Самогон, наверное, в башку ударил – вот и схватил вас. Извините еще раз…