И если раньше, сидя в амбаре, я воображала ее прекрасной и грустной принцессой, то теперь вдруг в мыслях мать предстала этакой ветреной и пустой бабенкой, которой было наплевать, выживу ли я, которая думала только о себе.
– Не расстраивайся, – тихо произнес Альберт. – Что-нибудь да будет.
– Конечно, будет, – проворчала я, – но я иногда завидую, совсем капельку, тем, у кого есть родители. Тем, кого растили, кому покупали кукол и платья, пусть даже не слишком нарядные. А я, из-за того, что меня подбросили, спала на полу в чулане, на тряпках. А иногда, зимой, забиралась в амбар и спала там, в соломе, рядом с коровой, потому что в чулане было слишком холодно и пол промерзал. Его герцогство прав, во многом прав…
Покачав головой, я снова уставилась на свои обветренные и потрескавшиеся руки.
– Не то чтобы я жаловалась… Но мне правда очень обидно бывает. Вот есть же родители, которые растят своих детей… Пусть и небогатые… Неважно. Мне бы очень хотелось иметь таких.
– А что, если бы ты сейчас встретила свою настоящую мать? – прищурился Альберт. – Что бы ты сделала? Как думаешь, обрадовалась бы?
Я поморщилась. То есть можно думать, что она жива. Но тогда получается, что-то заставило ее меня выбросить. Вопрос в том, что именно… И если это «что-то» – только ее себялюбие, то как я могу к ней относиться? Беда в том, что раньше, занимаясь прополкой бесконечных грядок, я не знала другой жизни. А теперь вот попробовала, самую малость – но и этого хватило, чтобы понять, чего меня лишили, подкинув на порог чужого дома. Да лучше бы она меня просто оставила в приюте – а я о таком слышала, – чем вот так обречь на рабство у жадной крестьянки.
– Ну, во‑первых, как я узнаю, что это именно она? – Я потерла задумчиво лоб, затем глянула прямо в блестящие глаза Альберта. – И во‑вторых, нет, я бы не обрадовалась. Скорее всего, я бы плюнула ей в лицо.
* * *
Я с наслаждением вдохнула запах цветущих роз. Как странно, днем он почти неощутим, а вот ночью… Чарующей, завораживающей ночью плывет, щекочет обоняние, и тело полнится силой и легкостью, кажется, могу подпрыгнуть и дотронуться до застывшего неба.
Понятное дело, не настоящего неба, а неба в моем сне, куда я отправилась совершенно осознанно.
В темной бездне с легкими бороздками сиреневых облаков висела круглая луна – тяжелая, полная бледно-золотого сока, того и гляди треснет и разольется сверкающими каплями. Она и без того сочилась светом, который оседал легкой паутиной на розовых кустах, на траве, на кирпичных стенах, на черепице…
Неразумно было не пойти за порцией снадобья, но я не пошла.