— Это не имеет значения, — с трудом проговорила я, зная, что вот-вот разрыдаюсь. — Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Ничего. Оставь меня в покое и убирайся из моей жизни.
— Ты не имеешь права распоряжаться жизнью нашего ребенка, ничего мне не сказав, — почти прорычал Олег. — И не можешь просто так убить его. Ты же сама этого не хочешь!
Я набрала полную грудь воздуха, собираясь обвинить Лаврова во всех грехах, рассказать ему о том, как я ненавижу его за то, что он выбрал Викки, за то, что жестоко обманул меня, воспользовался, хотя мог просто не трогать — я бы и так ему прислала эти документы, которые были надо, и без любовной истории, — но не смогла ничего сказать. Знала, что расплачусь.
Но надо же как-то освободиться.
— Это не твой ребенок, — выпалила я, хватаясь за последнюю надежду просто уйти отсюда и больше никогда с ним не сталкиваться, и застыла, дожидаясь реакции Лаврова.
Я наконец-то нашла в себе силы оттолкнуть Олега и броситься прочь. Даже сумку забыла, она так и осталась стоять на небольшой скамье у кабинета, а я пулей вылетела на улицу и, надеясь, что Олег не последует за мной, зашагала в неизвестном направлении. Я надеялась на то, что смогу уйти достаточно далеко, прежде чем он наконец-то поймет, где меня искать. А может, оставит эту дурную затею? Нырнула в небольшой скверик, рассчитывая на то, что затеряюсь среди деревьев, сверну куда-нибудь в торговый центр.
Но скверик оказался куда запутаннее, чем я предполагала, и я в какой-то момент осознала, что сама не знаю, где оказалась и куда мне идти. И мобильный, и все деньги остались в сумке, а я не помнила наизусть ничей номер. Даже ключи от дома, и те там. Можно было вернуться в больницу, надеясь на то, что сумку никто не украдет, но я не хотела вновь оказаться рядом с Олегом, боялась любого продолжения того самого разговора.
Хоть бы он поверил. Мало ли, что у меня было? Нашла какого — то немца себе, о котором мама и не знала, или со мной что-нибудь случилось. Да какая разница! Пусть идет к своей Викки и больше никогда, никогда даже не приближается ко мне. Это мой ребенок. Мой и ничей больше. И даже если я решусь родить, то Олег не получит возможности даже приблизиться к малышу. Ни он, ни эта его.
Живот свело, и я ойкнула от неожиданности. Голова закружилась, и я вспомнила, как Анатолий Игоревич повторял, что мне нельзя нервничать, что первый триместр — опасный период, а я ведь совершенно себя не берегу и.
Стало страшно. Я внезапно осознала, что не хочу терять этого ребенка, не хочу жертвовать им, своим ещё не родившимся малышом только потому, что его папа оказался таким козлом.