И вправду, голова кружится. От усталости? От волнения? Хорошо, что мы хотя бы отошли в сторону, и на нас не смотрит целая толпа гостей.
— Ты точно хорошо себя чувствуешь? — Олег наклонился ко мне ещё ближе, и наши губы практически соприкасались. Наверное, со стороны мы походили на парочку, которая скрывается в кустах, чтобы урвать поцелуй-другой…
Возможно, этот поцелуй и вправду состоялся бы, если б не раздавшийся вскрик — и звук чьего-то падения на фоне неожиданно притихшей музыки.
Олег дернулся, поворачиваясь на звук, да и я сама подалась на звук, реагируя на происходящее более остро, чем следует. А потом едва сдержала раздраженное хмыканье, поняв, что произошло.
Викки бухнулась в обморок отнюдь не изящно, как викторианская леди. Она лежала на зеленой траве, как-то причудливо раскинув руки в стороны, и определиться, была она бледна или нет, оказалось невозможным из-за слоя косметики, наложенного на лицо.
Выглядевшее теперь несколько жалко платье задралось, обнажая лодыжки — не самая соблазнительная часть женского тела, по крайней мере, в двадцать первом веке голыми до колена ногами никого не удивишь. Тем более, если речь идет о Викки. Тем не менее, она сделала всё, чтобы этот обморок выглядел естественно. Даже глаза открыла уже секунд через пятнадцать, а не валялась без чувств десять минут, дожидаясь, пока сюда приедет скорая из какой-то дорогущей частной клиники.
И, разлепив наконец-то веки, уставилась, разумеется, на Олега. Отец, копошившийся возле жены в первую очередь ради того, чтобы произвести впечатление любящего мужа и сгладить ситуацию, чем потому, что настолько сильно переживал за неё, был примерно на той же линии, и он наверняка полагал, что Викки на него смотрела.
О да. Три раза "ха".
Зря она это сделала. Папенька терпеть не может больных. Когда моя мама падала в обмороки — а она делала это по-настоящему, — где-нибудь в людном месте, папа всегда копошился вокруг неё. Дома же вычитывал, говорил, что мы не в викторианском обществе, чтобы терять сознание. Больна — не ходи никуда.
Как мило.
Но я не удержалась, взглянула на Олега и обнаружила, что он тоже был бледен и не сводил глаза с Викки. Сжимал зубы, как будто пытался каким-то образом удержать клокотавший в его груди гнев, но ничего не мог с собой поделать.
Неужели она ему настолько небезразлична? Откуда вся эта палитра эмоций от беспокойства до ненависти? Ведь сейчас он наверняка переживает за неё. Со стороны — то это выглядит естественно.
— Дрянь лживая, — прошипел Олег, разбивая напрочь все мои иллюзии о его теплых чувствах к Викки. — Опять по кругу?