Его возбуждённо-богохульное и вместе жизнерадостное, или как он сам любил его характеризовать, «отчаянное» настроение продолжалось обыкновенно от злополучного воскресенья ещё день — другой. Он много при этом ел, если удавалось добыть водку или вино, пил и то, и другое, по вечерам неистово прыгал и бесновался, стараясь разом израсходовать всю свою жизненную энергию; но наступала среда, он снова садился на одну селёдку, усердно постился, называли Бога самыми нужными и ласкательными именами, простаивал целые часы на молитве, колотил себя нещадно в грудь и опять устремлял взоры свои к небу…
Так тянулось до следующего воскресенья, приносившего новое разочарование. В воскресенье аккуратно являлась его верная подруга жизни, ещё исхудавшая, ещё осунувшаяся от бесцельных хлопот и хождений, и трагедия начиналась сызнова.
Блиндман страстно желал свободы и, несмотря на всю любовь свою к жене, терзал её беспощадно.
— Ты ходи, все ходи!.. И плачь, плачь, тебя будут жалеть, будут!
Несчастная женщина, по-видимому, буквально исполняла наказы мужа, по крайней мере с каждой протёкшей неделей она принимала все более и более жалкий вид загнанной, всем надоевшей, повсюду уже бесцеремонно выпроваживаемой просительницы.
А он ей твердил своё: «ходи, все ходи!»
Русский «купеческий сын», содержавшийся также довольно продолжительный срок в «благородной» «по случаю подозренья в мошенничестве» — сытый и холеный, тоже страстно жаждал свободы, но поступал несколько иначе. Он порешил, что всё дело «в адвокате» и потому через посещавшую его еженедельно «невесту» (даму весьма развязную и всегда разодетую), заранее спелся с каким-то «защитником». В дни свиданий она вручала ему какие-то таинственные записочки, содержавшие ссылки на статьи закона, и лаконически объясняла: эта стоит, столько-то, а эта столько. На это «купеческий сын» ей неизменно заявлял:
— Денег, пойми ты, нисколько не жалко… Невинному страдать неохота, — и рассовывал записочки по карманам.
«Митрополичьего певчего» посещала аккуратно старушка-мать. Она каждый раз безнадёжно припадала к сыну на плечо, и по её доброму морщинистому лицу беззвучно катились обильные слезы. А сын, между тем, апатично поглядывал по сторонам и только изредка пускал в ход свой хрипловатый бас: «довольно, маменька, ей Богу будет, довольно»!
«Капитан гвардии в отставке», подделавший бланковую надпись на векселе, удостаивался посещений весьма многих лиц. К нему наезжала иногда целая компания офицеров, товарищей по полку, не желавших рвать с ним отношений; они привозили с собою обыкновенно роскошные завтраки и располагались в задней комнате конторы так же удобно, как у Бореля