Малый он ещё несмышлёный и потому городские улицы для него хуже лесу потёмного. По всему заметно, что новичок. Нет у него ни закидки, ни глазу, ни руки извозчичьей, ни сесть, ни вожжи взять, ни править не изловчился ещё; одним словом, не выработал себе этого форсу извозчичьего, в некотором роде своеобразного дендизма, которым всегда отличаются езжалые и бывалые.
Встречные товарищи зубоскалят над ним и обзывают «желтоглазым» — специально-общеупотребительная брань между извозчиками, обращённая по преимуществу на чухон; брань, которая употребляется ими только для своего же брата и никогда для человека другого промысла.
— Извозчик! — раздаётся вдруг у него под ухом. — На Васильевский в пятнадцатую линию пятиалтынный.
— Извольте садиться, — с готовностью откликается Миколка при всеобщем смехе товарищей, которым в самом деле смешно, что мальчуган порядился в чёртов конец за такую плату, а Миколка знай себе погоняет. Он сконфужен и поэтому ему хочется поскорее выбраться из-под глаз и насмешек товарищей.
— Далеко это, сударь? — оборачивается он к седоку.
— Нет, не так далеко, — цедит седок сквозь зубы.
— Вы уж покажите мне дорогу-то, потому я вновь, второй день как выехал, концов-то ещё не знаю, — просит доверчивый Миколка.
И вслед затем в расчёте на недальний путь хочет седаку угодить и пускает во всю рысь свою несуразную лошаденку. Но лошаденка уже давно уморилась и даже взопрела, а конца пути нет как нет. Миколка начинает роптать. Седок упорно и сурово молчит и только на поворотах лаконически замечает своему вознице: «Направо! Налево!» — и возница потрухивает мелкой усталой рысцой. Наконец-то раздаётся давно желанное: «Стой».
Седок молча вручает ему пятиалтынный.
— Что же, сударь, прибавить бы нужно! Экой конец ведь дали! — жалобно умоляет Миколка, но седок со спартански-сосредоточенным видом в глубоком молчании скрывается под воротами дома.
А в удел огорчённому Миколке остаются опять-таки смешки товарищей, которым он рассказывает своё горе: «ничего, паря, хоша хозяин и накостыляет тебе по загривку, зато впредь наука!». Хозяин, действительно, на первый раз, ограничивается длинной рацией[235] да одним подзатыльником. Однако же Миколке и горько, и обидно, и перед другими-то стыдно простоволосым оказаться.
На другой — на третий день часов около двенадцати дня, видит он, идёт ему на встречу, посвистывая под нос, франтик какой-то с хлыстиком. Махнул Миколке рукой, да и прыг, не торгуясь, в дрожки.
— Куда прикажете?
— Пошёл прямо! Да гляди у меня — пошибче. Езды много будет — на чай полтину получишь. Ну! Поворачивай! Живо!