За окном вдоль улицы тянулась похоронная процессия — те же две телеги и отряд позади. Сутулый отвернулся от окна.
— Полюбуйтесь, гражданин Куницын, — сказал он спокойно.
Тот, кого назвали Куницыным, в кургузом драповом пальтеце и нелепо сидящей на голове мятой шляпе, встал, подошел к окну.
— Ребята косили сено, — без выражения сказал сутулый. — Мещерякову мало было их убить. Он их еще и четвертовал.
Лицо Куницына подергивал едва заметный тик. Он мрачно смотрел в окно. Уходила все дальше в сырую мглу похоронная процессия.
Сутулый подошел к письменному столу, поскреб небритый подбородок, свернул самокрутку и спросил Куницына:
— Почему вы решили прийти к нам в ЧК?
Куницын ответил не оборачиваясь:
— Я же знал, что будете проверять: кто?.. откуда?.. почему?.. Лучше уж самому прийти… У меня нет причин вас любить, но и ненавидеть не за что… — Куницын поежился, ему стало холодно, помолчал. Потом тихо, будто самому себе, сказал: — А если попросту, гражданин Кузнецов, я чертовски устал… Пять лет окопов, два года мышиных нор. Чего боялся, сам не знаю. Хватит.
— Хочу верить, — с сочувствием глядя на Куницына, сказал Кузнецов. — Но, понимаете… — Он замялся. — Какое-то время вам придется… гм… пожить без особых удобств.
— На иное не надеялся, — кивнул, обернувшись от окна, Куницын. — Однако знаю твердо: проверите и отпустите.
— Буду рад, — сказал Кузнецов и, снова склонясь над «буржуйкой», пошуровал дрова. Ярко вспыхнул огонь.
Кузнецов, глядя на пламя, зябко повел плечами. Он подумал о том, что его товарищ Федор Камчатов, начальник Воскресенской ЧК, продрогнет на кладбище до костей.
Клонился к вечеру сумрачный осенний денек. Сеял мелкий тоскливый дождь. Молча сидели на могильных крестах мокрые нахохлившиеся вороны. У входа на городское кладбище плотная толпа рабочих — мужчин и женщин — слушала стоящего на опрокинутом ящике приземистого крутоплечего человека лет пятидесяти в потертом кожаном реглане и старом кожаном картузе с красной металлической звездой. Это и был начальник ЧК Камчатов.
— В городе второй месяц Советская власть, но банда есаула Мещерякова все еще рыщет вокруг, сея смерть, — волнуясь, говорил оратор. — Призываю вас к революционной бдительности и клянусь светлой памятью всех товарищей, павших от рука белых палачей, — выступавший сдернул с головы картуз, — мы разгромим банду, а Мещерякова возьмем живым и будем принародно судить!
На столе в комнате без окон натужно стучал старенький телеграфный аппарат. Над ним склонился чекист Маслаков — молодой человек в картузе со звездочкой, с маузером в деревянной кобуре у пояса. Юноша внимательно считывал с ползущей бумажной ленты текст: