Александровка тянется километра на четыре, заняв широкую, защищенную довольно высокими кручами ложбину, видимо, старицу древней реки. Село, славное садами, медом, хлебосольными хозяевами.
Дом Надежды с другими не перепутаешь. Забор действительно крепостной, из толстых горбылей. Выше человеческого роста. Перед домом — три раскидистых дерева: яблоня, груша и абрикос. Под яблоней широкая, потрескавшаяся от дождей и солнца скамейка.
Я вошел во двор. Глухо зарычал здоровый пес, прикованный где-то в глубине двора к будке. Надежда сторожила мое появление. Цыкнула на собаку. И хотя та после окрика не успокоилась, продолжала греметь цепью, но уже не лаяла.
Имение — иначе не определишь то, что я увидел. Двор затянут зеленовато-золотым шатром винограда. Шагнул — головой задел тяжелую гроздь. Дом — из серого кирпича, метров восемь на двенадцать. За двором — сад и огород. Летняя кухня — у других хата куда скромнее.
— Вот так и живу, — сказала Надежда.
Она взяла меня за руку, подошла к широкогрудой, яростно приседающей на задние лапы собаке.
— Пан! Это свой. — Она сделала вид, что обнимает меня. Потом подвела к псу впритык. — Ты люби его, он хороший.
Кобель в ответ чуть вильнул хвостом и слегка ощерился, словно улыбнулся.
— Теперь можешь ходить по двору — и не гавкнет, — сказала Надежда.
Показала сад, огород, уже опустевший.
— А я тебя давно жду, — сказала она. — Как свезла Шоху в больницу, так и жду. Думаю, придет же он на парашют посмотреть. Врача-то для Шохи ты пригласил, я сразу поняла.
От этой ее проницательности мне стало слегка не по себе. Неприятно, когда угадывают твои мысли.
В доме было пять комнат. Две из них довольно большие: кухня, в которую попадаешь сразу из коридора, и зал. Потолок в зале украшен цветной лепкой. А вот мебель почти вся самодельная. Очень добротная, из старого, выдержанного дуба. Изготовлял эти столы, лавки, кровати, буфеты человек возможно и без особого вкуса, но старательный, терпеливый.
Я вспомнил оценку капитана Копейки и повторил ее:
— А в двадцать девятом раскулачивали людей и победнее.
Надежда рассмеялась:
— Всему обязаны Советской власти.
— А не колхозным пчелкам?
— В моем — ни на копейку чужого. Своими руками: по кирпичику, по досточке. С апреля по октябрь — семь лет колотились. В селе уже смеялись над нами… Зато теперь завидуют. — В словах Надежды звучало скрытое торжество. — Первые огурцы — у меня, первые помидоры, первая картошка… И на колхозном поле я никому не уступала, по четыреста с лишним трудодней нарабатывала. Да Шоха, как пасечник, пятьсот сорок восемь. Осенью-то, бывало, пшеницы подвод пять привезут.