Как следствие, размышления о добродетели и коррупции составили часть языка революции и Конституции; вопрос в том, что означало присутствие этих размышлений. Здесь снова приходится выразить сожаление, что дискуссия вокруг «Момента Макиавелли» вылилась в спор о том, основана ли республика на «республиканских» или иных принципах – локковских, «либеральных» или «новых». Я хотел бы не отвечать на этот вопрос в форме «или – или», а сказать, что ее учреждение повлекло за собой спор и напряжение между тем, что я называю «древней» и «новой» свободой; вероятно, этот спор так и остался не разрешен до конца. В данном случае я, разумеется, ступал на территорию американского фундаментализма: республика основана, основание подразумевало законодательную регламентацию неких принципов, и представлять ее как нерешенный «момент Макиавелли» было вызывающим поступком. Гордон Вуд в своем «Создании Американской республики» (Creation of the American Republic) на самом деле ответил на интересующую меня проблему еще раньше, чем я успел ее сформулировать. Он изобразил «классический» республиканизм как безусловно «древний», а американский республиканизм как быструю победу «нового». Для подтверждения этого тезиса он пошел дальше меня в том, что касается аристократического характера «древнего» республиканизма, поместив его в арьергарде идеологических представлений американских джентри. Однако его аргументы убедительны в той мере, в какой классическая республика как идеал предполагала равенство между аристократией и народом, и в той степени, в какой возникающая американская социальная структура вскоре продемонстрировала, что «демократия» и «равенство» несовместимы с представлением, что природная аристократия в принципе может существовать; и, учитывая потребность в новой идеологии, заманчиво назвать ее «либерализмом».
На этом этапе «республика» уступила место «демократии». Из теоретиков больше всех не повезло Джону Адамсу; в своей «Защите Конституции Соединенных Штатов» – книге, спровоцировавшей наибольшее количество неверных толкований после Библии1411, – он заявил: аристократия влиятельных семей будет существовать всегда и против нее надо принимать меры, и все хором осудили его уже за то, что он предположил такую возможность. Любопытно, что сказал бы Адамс о Кеннеди, Бушах, Горах и Рокфеллерах, но если он полагал, что влияние таких семей держится на принадлежащих к их кланам родственниках, клиентах и зависимых от них людях, его мышление оказалось бы недостаточно современным. Однако при его жизни, когда Александр Гамильтон, как считалось, обосновывал сильную исполнительную власть, базировавшуюся на национальном долге, постоянной армии и развитой системе политического патронажа, угроза аристократии представлялась вполне современной. Речь шла о власти, основанной на «проценте на капитал», за которую в Англии партия «страны» на протяжении столетия критиковала «придворную», и Гамильтона порицали за то, что он пытается ввести «британскую» форму правления