– Как все прошло с клиентом во Флемингсберге? – спрашивает Эбба, решив придерживаться тактики допроса, которую выработала за прошедшие часы.
– Ты знаешь, что я там не была. Переходи сразу к делу.
– Хорошо, – говорит Эбба и начинает с обвинения, все больше убеждаясь, что Ангела понимает, зачем она здесь. – Сталкера нет, ты его выдумала.
Ангела подносит бокал к губам, кивает, показывая, что готова слушать дальше.
– Я нашла у тебя документы по делу Ясмины и по ним поняла, что вся информация, которую ты мне предоставила об Андреасе Киличе, о его автомобиле, приметах и так далее, можно легко найти в полицейском реестре. Но потом ты подписала, что подруга Килича беременна, и сделала это только после того, как я рассказала тебе, что у них есть ребенок. Потому что в полицейском реестре ты этого найти не могла.
Ангела отпивает еще немного вина:
– Впечатляет, должна я признать.
– А еще были татуировки сталкера, о которых я рассказывала. В списке особых примет действительно значатся череп и паутина. Но, как тебе известно, Килич удалил татуировки лазером девять месяцев назад, так что Ясмина никак не могла их увидеть, по крайней мере в то время, когда, как ты утверждала, она их видела.
Ангела задумчиво вертит бокал и выглядит по-настоящему довольной:
– Вот почему я наняла тебя, я знала, что у тебя талант.
– Но почему? – спрашивает Эбба. – Ты знаешь, сколько часов я потратила на этого сталкера? Ты даже пыталась заставить меня поверить, что это Ясмина лгала, хотя на самом деле лгала в этом деле только ты. И ты еще солгала о группе ACA. Ты сама была ее участником, вот откуда ты знала Ясмину.
Ангела улыбается так, будто ей жаль Эббу:
– Теперь я расскажу тебе, как все было на самом деле. Я была самым известным юристом в Швеции, экспертом по правовым вопросам на телевидении, и у меня было множество невероятно талантливых сотрудников. Что же случилось потом? Ну, так получилось, что я опубликовала в Фейсбуке пост о бородатых детях, мужчинах-беженцах, которые пытаются выдать себя за детей. По крайней мере, в политически корректной Швеции об этом явно писать нельзя. И все полетело к чертям. – Ангела допивает остатки вина, ее горло нервно дрожит. – Люди, по-видимому, думают, что можно позволять этим «милым невинным мальчикам» насиловать женщин. Это за пределами моего понимания – то, как люди могут оставаться столь наивными. Но я, да и ты тоже, мы-то знаем, как работает система, что происходит на самом деле, вот только не должны об этом никому рассказывать. Потому что тогда мы превратимся в расистов… – Эбба открывает было рот, чтобы спросить, имеет ли Ангела в виду тот самый пост о детях-беженцах, но ничего не говорит, потому что адвокатесса повышает голос и продолжает: – Одного поста, всего одного поста было достаточно, чтобы я все потеряла. Так работает свобода слова в Швеции. Клиенты исчезли, заказы исчезли, я перевезла бюро в офис поменьше, продала мебель, сдала квартиру… – Ангела сжимает губы, понижает голос: – Я знаю, что ты была там, он только что позвонил. Можешь выбросить письма. Я не хочу их видеть.