- Подождите, братцы... Постойте, я не могу сразу всем ответить. Вся страна стонет под тяжестью войны, но...
Не знал, как закончить сход, как к выходу пробраться.
В самое ухо ему звенящий Анисьин голос:
- Эх, кабы цари один на один дрались! Кто осилит, под того и мы. Нам все одно, мы не супротивимся.
Испугался. Вот до каких заявлений дело дошло. Втяпался в историю. За такой сход по головке не погладят.
- Погодите... Прошу вас! Староста!.. Где староста? Надо успокоить сход...
Но вместо старосты на подмогу рослый плечистый Анисим Кожемятов протолкался. Зыкнул:
- Потише, старики! Чего разбазлались? Диво бы одни бабы, а то и мужичье без всякого порядку налезает. Дайте господину про дело рассказ кончить.
Привычная сдавать перед властным окриком, сдала и сейчас мужичья толпа.
- Постойте, тише! Не напирайте!
- Чего ты орешь над самым над ухом!
- А ну постой! Тише! Погоди!
- Да я разве что? Спросить у знающего человека хотела...
- Уж извиняйте, ваше благородье, коль что не так. Мы - народ темный.
И в сникающем ропоте сгас шум искренних и страстных расспросов и заявлений.
Анисим Кожемятов, поглаживая полу праздничного своего пиджака, наставительно закончил:
- Как посчитать, дак всякому война-то не в сладость. А ничего не поделаешь, надо натужиться, да одолеть врага. Нечего надоедать: когда мир, да скоро ль отвоюют? Когда будет конец - объявят. Мужик для того и родится, чтоб землю пахать, да на войне воевать. Богу надо молиться, на армию жертвовать, а зря галдеть совсем нехорошо.
И приободренный им лектор, уже в покорной тишине, закончил:
- Велики страданья наших солдат, но неустрашим геройский дух армии. И наша победа близка.
Когда распрощался, ушел, народ снова загалдел в школе и около школы на улице. Вирка сердито говорила, на ходу, беженкам из бараков:
- Намолол за три мельницы, да все не про нашинску нужду. Да еще про наше дело и не спрашивай! Ух, и зло меня забрало. Сгрести бы его тут, да намять бока. Пущай хоть не под пулей, а под кулаками бы хуть помаялся. Небось, сам в солдатах-то не был, в окопах не лежал.
Короткий мужской смех сзади всех четырех баб разом оглянуться заставил. Светлоусый, с бритым подбородком высокий мужик в солдатской одежде шел и смеялся. Спросил Вирку с незлой насмешкой:
- А ты лежала в окопах? Почем знаешь, - может, там сладко лежать-то?
- Для таких, как ты, сладко, коль сам тоже не лежал. Рожа-то гладкая. Видно, в городу в каких-нибудь сапожных, аль в услужении спасался. Чего-то и харю-то твою противную впервой вижу. Видно, не из нашей деревни. Пошел своей дорогой! Чего в наш разговор влезаешь?