Накрыв одеялом Алиру, Дэвид отошел от кровати, чтобы не мешать жене отдыхать. Кресло стояло у стены рядом со столиком, на котором в полумраке виднелся букет белых цветов, источающий нежный, едва уловимый аромат. Такие цветы отец всегда дарил матери на день их свадьбы, а теперь он предложил эту традицию и сыну, вместо него украсив спальню.
– Не будешь ложиться? – донеслось с кровати.
– Пока не хочется. Отдыхай, Алира.
Вначале все стихло, но в темноте прекрасно слышны даже шорохи и дыхание. Никто из двоих, находящихся в спальне, не мог уснуть, и вскоре Алира начала разговор, которого невозможно было избежать, как ей казалось.
– Мы оба не сможем жить в этой клетке, Дэвид. Для тебя таковой станет чувство долга, которое воспитывали с детства, а для меня – обязанность быть той, в которую все верят.
Дэвид не знал, что ответить. Жена была права, он это прекрасно понимал, но к чему усугублять? Алира же не смогла оставаться в холодной постели, она как была – почти раздетая и босиком – бросилась на голос мужа, чтобы обнять и крепко прижаться к нему.
– Я не хочу, чтобы так все закончилось. Давай сбежим! Все же было хорошо, пока мы летели. Конмира не позволит нам просто жить здесь, у нее большие планы и наше мнение точно не будет учитываться. Это же тюрьма в рамках целой планеты. Сбежим! Куда угодно, но вместе. Мне страшно, Дэвид!
Сбивчивый шепот Алиры больше напоминал горячечный бред, будто она заболела, ее тело сотрясала мелкая дрожь, выдавая крайнюю степень волнения. Дэвид обнял жену, прижимая к себе и успокаивая, он тоже что-то шептал, обещал, просил не бояться, целовал в щеки, соленые от слез, но Алира долго не могла успокоиться, затихнув лишь на рассвете. Как ни странно, но после столь бурного проявления чувств и слабости, столь не свойственной зиндаррианским женщинам, Дэвид испытал облегчение. Рядом с ним по-прежнему была землянка, во многом непонятная, но доверяющая ему и верящая в их совместное будущее, несмотря на силу, которая ей обещала власть над целой цивилизацией и далеко не единственной планетой. Значит, он нужен ей, равно как и его забота и любовь. В том, что госпожа президент и оракул в одном лице будет использовать дочь в качестве знамени, сомневаться не приходилось, как, впрочем, и помешать было невозможно. Пока, во всяком случае. Но оставаться в стороне, превращаясь в бессловесный придаток к богине, который призван лишь хранить ее смертное тело, Дэвид не собирался. И если плана на будущее у него пока не было, то на ближайший день он уже появился. Зиндаррианец в очередной раз не сомкнул глаз, оберегая покой уснувшей на его плече землянки, его беспокойной и любящей жены, которую он не намерен ни с кем делить.