Горенштейн был от природы одарен и актерски.
Одним из важных для него слов в разговорах о творчестве было слово из театрального лексикона – перевоплощение. Он сознательно, намеренно, игрово выбрал в общении со многими в Москве «еврейский колорит» для своей в основе малороссийской речевой мелодики, подчеркнув выбор еще одним своим решением.
Горенштейн вспоминал:
Ф.Г. В 1964 году при первой моей публикации рассказа «Дом с башенкой» в журнале «Юность» мне дали заполнить анкету автора. Там был, естественно, пункт «фамилия, имя, отчество» и другой пункт – «псевдоним». Я знал, где нахожусь. Энтузиазм Маяковского «в мире жить без России, без Латвии единым человечьим общежитьем» давно разбился о быт. Я посидел минут пять и сделал в пункте «псевдоним» прочерк. «Что же вы?» – сказала мне сотрудница с улыбкой, «полушутя». Мне кажется, в тот момент, то есть в те пять минут раздумий, я окончательно выбрал свой путь и даже тему моих будущих книг.
Некоторые из знакомых (например, Лазарь Лазарев) догадывались о его актерстве в жизни, но он, играя, «не прокалывался». На Высших сценарных курсах никто не мог бы предположить, что он может быть блестящим рассказчиком, а он был им в доме Лазаря Лазарева, о чем свидетельствует его дочь Екатерина Шкловская…
Екатерина Шкловская
Он говорил не хуже, чем писал. Это совсем не всегда бывает. Очень часто бывает, что и хороший писатель, но совсем никудышный рассказчик. А он был совершенно адекватный. Он вот какие-то куски пересказывал, которые входили в его романы. И они были ничуть не хуже рассказаны, чем потом написаны…
Мне известно несколько примеров актерства Горенштейна в жизни. Живя в Берлине, он наедине эпатировал одну молодую женщину обильным употреблением… обсценной лексики… В то же время перед другой юной дамой он раскрывался, по ее словам, как «рафинированнейший эстет».
Цитата из повести «Астрахань – черная икра»
Сидеть бы с молодой женщиной у скрипучего, распахнутого окна-рамы, в которой заключено это солнце пустыни и эта серо-черная всемирноизвестная волжская вода, этот пахнущий гнилью и нефтью национальный символ России, сидеть и видеть, как под воздействием быстро гаснущего дня все это напоминает водный мираж в пустыне. Сидеть бы так с молодой женщиной и, чувствуя, как дрожат в моей горячей ладони ее ледяные пальчики, разжигать женскую слабость рассказами о тысячелетнем напоре Азии на Европу. Напоре через астраханский пролом, через астраханское окно из Азии в Европу.
Гунны, хазары, монголы – конский топот истории со II по XIII век, по солончаковой, полынной степи, серо-желтой, каменной в засуху, но разбухающей, вязкой, топкой от дождей. Я пугал бы молодую женщину кошмарными именами тех, кто вел с Русью борьбу за Волгу, ибо Волга была силой многих народов и без этой силы не прожить и не выжить было ни Руси Святослава, ни мамаевой Руси. Я рассказал бы ей о тюркской коннице варварской империи Янгикентских Ябгу, о страшных ранах, причиняемых колющим и режущим антигуманным оружием тех времен, о неудачных каспийских походах руссов через Волго-Донской волок и о том, наконец, как в Нижнем Поволжье под Серкелом, ныне Белой Вяжей, закаленная в боях русская пехота князя Святослава (лапти под командой сапог) одержала идеологическую победу, остановив исламизацию Руси.