– Да, сейчас! – он встал. – Пока ты можешь говорить! Пока мы с тобой живы! Все может измениться в любой момент! И я не хочу отправиться на тот свет, так и не узнав, за что моя суженная, моя Хозяйка, моя любимая меня так ненавидит!
– Белое платье! – воскликнула она.
Мортон поморщился, услышав эти слова. Какое «белое платье»? О чем вообще она говорит? Он перевел взгляд на Тильду и, вдруг, изменился в лице.
– Девушка в белом платье, – голос Мортона внезапно осип.
– «Чудила», – Тильда удовлетворенно закивала. – Так ты меня назвал. Конечно, ведь ты не знал ни моего имени, не знал, кто я такая и почему на прием к старой провидице надела белое платье. Мамино белое платье. Мамы, которую похоронила вместе с дерьмовым папашей.
Мортон отступил на шаг и сел на кровать.
– Мне тогда было девятнадцать, – произнес он. – Мы с тобой одногодки, значит, и тебе было девятнадцать, – он поднял вопрошающий взгляд на Тильду. – И ты пришла к Эльзе, чтобы выслушать ее предсказание…
– Да, – закивала Тильда. – Я ждала своей очереди в ее приемной, когда заявились вы, Норамы: Дамьен, Лой и ты. Вы все сели напротив меня. Сначала ты просто меня разглядывал, а потом начал высмеивать. «Смотри, какая чудила! В белом платье заявилась!» – сказал ты брату. А потом спросил у меня: «Что, за женихом пришла?»
– «Ну, уж точно не за тобой, ублюдок», – произнес Мортон, обреченно глядя на Тильду.
– Но это еще не конец истории… – Тильда расплылась в вымученной улыбке. – Ты не знаешь, что сказала мне Эльза.
– Что она тебе сказала? – загробным голосом спросил Мортон.
– Что своего избранника я буду называть «ублюдком». Я никогда не была глупой, Мортон. Перед тем, как войти к Эльзе, я назвала «ублюдком» тебя. А выйдя из ее кабинета опять наткнулась на тебя. И что ты мне заявил?
Мортон был не в силах это повторить.
– «Чего застыла? – произнесла за него Тильда. – Здесь приличных женихов для тебя нет… Или, может быть, ты на какого-нибудь ублюдка запала?» – она глубоко вздохнула. – Я десять лет знаю, кто мой избранник. И с каждым годом ненавижу тебя все больше. Потому что ты ничего не видишь дальше собственного носа. Дело не в твоих дурацких шутках. Мы были слишком юны, я это понимаю. Ты не знал, как меня зовут, не знал, почему я надела белое платье к Эльзе, не знал, что этот наряд был воспоминанием о моей маме, которая захотела бы оказаться в той душной комнате вместе со мной, но, к сожалению, так и не смогла этого сделать. Не за насмешки над собой я тебя виню. А за то, что, повстречав меня, ты не испытал ничего, кроме прилива дурацкого смеха. В следующий раз мы встретились в Академии. И тогда ты тоже ничего не почувствовал. Я продолжала быть пустым местом для тебя. И эти чертовы тефтели ты вывернул мне на грудь только потому, что засмотрелся на Лози Брон, с которой, кстати, потом и переспал на вечеринке.