Ректор печально улыбнулся.
– Вы знаете, что у нас с вами разный подход к различию во мнениях. Здесь кто-то рассказывал, как гулял с другом у реки и пришел к выводу: «Мы соглашались во многом, кроме личных мнений». Чем не девиз университета? Иметь сотни мнений, но не возомнить о себе. Если здесь люди терпят неудачу, то из-за недостатка знаний, а не из-за своих взглядов. Может быть, я реликт восемнадцатого века, но питаю склонность к старой сентиментальной ереси: «За веру пусть фанатик буйный бьется; кто праведно живет – не ошибется». Что вы об этом думаете, отец Браун?
Он с некоторым лукавством взглянул на священника и слегка опешил, потому что привык видеть его всегда веселым, дружелюбным и покладистым собеседником. Круглое лицо отца Брауна обычно лучилось юмором, но сейчас оно по какой-то причине было как никогда хмурым и на мгновение показалось даже более мрачным и зловещим, чем изможденное лицо Байлса. В следующий момент тучи развеялись, но голос Брауна все же звучал твердо и серьезно.
– Я в это не верю, – кратко ответил он. – Как жизнь человека может быть праведной, если его взгляды на жизнь ошибочны? Современная путаница возникает потому, что люди не знают, как сильно могут различаться наши представления. Баптисты и методисты знают, что их нравы не сильно отличаются друг от друга; то же самое относится к религии и философии. Но если перейти от баптистов к анабаптистам или от теософов к индийской секте убийц-душителей, все выглядит иначе. Ересь всегда влияет на мораль, если она достаточно еретична. Полагаю, человек может искренне верить, что воровство – это совсем неплохо. Но какой смысл говорить о том, что он честно верит в бесчестные вещи?
– Отлично сказано, – произнес Байлс со свирепой гримасой, которую многие принимали за дружелюбную улыбку. – Именно поэтому я возражаю против открытия кафедры теории воровства в нашем колледже.
– Конечно, все вы резко настроены против коммунизма, – со вздохом признал ректор. – Но неужели вы действительно думаете, что он заслуживает такого внимания? Неужели любая из наших ересей достаточно серьезна, чтобы представлять опасность?
– Думаю, они стали такими серьезными, что в некоторых кругах их уже воспринимают как должное, – ровным голосом сказал отец Браун. – Их принимают неосознанно, то есть без участия разума и совести.
– И все это кончится тем, что страна пойдет прахом, – заметил Байлс.
– Все это может кончиться еще хуже, – сказал отец Браун.
Внезапно по панели противоположной стены скользнула тень, за которой быстро последовала фигура, отбросившая ее, – высокая и сутулая, с очертаниями хищной птицы. Впечатление подчеркивалось тем, что внезапное и стремительное движение напоминало потревоженную птицу, вспорхнувшую из кустов. Это был длиннорукий и длинноногий мужчина с длинными висячими усами, хорошо знакомый собравшимся за столом. Но из-за сумерек в зале, освещенном лишь свечами, полет мелькнувшей тени странным образом соединился с невольным пророчеством священника, словно он был авгуром в древнеримском смысле этого слова, а полет птицы – знамением. Вероятно, Байлс мог бы прочитать лекцию о римских авгурах и особенно об этой птице, сулившей несчастье.