– Знаешь, – сказала Вероника Антонио, – я всю жизнь мечтала о доме. У нас большая квартира в центре Петербурга, жаловаться не на что. Но я бы лучше вместо этого купила маленький домик…
– Может быть, когда-нибудь это сбудется… Если ты действительно этого хочешь.
Вероника печально улыбнулась. Множество «нет» репьями вцепились ей в мозг. И дело было не только в маме, но и в ней самой, в ее шершавых страхах. Разве в шестьдесят два года можно изменить жизнь?
* * *
О возвращении в Петербург Вероника думала с неохотой, почти с ужасом, но маленький ее отпуск закончился, и от этого было никуда не деться. Однако почему-то глубоко внутри она чувствовала, что что-то в ее жизни изменится. Не может не измениться.
Она отдала Антонио ненужные ключи, он отвез ее на автовокзал, и они крепко по-дружески обнялись. А с домом Вероника попрощалась еще утром, пройдя по всем комнатам и погладив рукой стены и мебель.
Питерская квартира встретила её спертым воздухом, пахнущим тоской. Вероника прошла на кухню и включила холодильник «Минск», оставленный на время ее отсутствия проветриваться с открытой дверцей, но все равно сохранивший в себе неистребимый запах когда-то погибшей еды. Потом медленно обошла всю квартиру и открыла везде форточки. В маминой комнате стояло особо густое амбре – смесь пота, дезинфекции, лекарств и шанели номер пять. Вероника окинула её взглядом, желая убедиться в том, что та готова снова принять маму. Комната стояла необычно чисто прибранная и сурово отчужденная. Кровать застелена свежим бельем и аккуратно покрыта плюшевым покрывалом, на кресле – новый чехол, на столике – гладко расправленная скатерка, из-под кровати поблескивает желтым боком эмалированная кастрюля, служащая ночной вазой. Над кроватью, в облезлой раме – картина маслом, написанная маминой тёткой еще до войны. Маме нравилась эта, в общем-то, довольно дилетантская картина, потому что на ней был изображен кусочек ее дачного детства: круглый столик на резной ноге с букетом полевых цветов в стеклянной банке, распахнутое настежь окно с белой занавесочкой на бечевке, привязанной к досконально выписанным гвоздикам по бокам, а за ним – три знакомых ей березы, кусок забора и дорожка, бегущая в лес. Леса видно не было, но мама знала, что он там, за краем рамы. Вероника взяла влажную салфетку и протерла картину. Ей почему-то показалось, что комната выглядит осиротевшей, брошенной навсегда.
* * *
Назавтра Вероника поехала в пансионат повидать маму, которую должна была забрать домой через два дня. Она приехала утром, после завтрака. Сиделка встретила ее в вестибюле и, как-то странно глядя в сторону, сказала, что накануне вечером они вызывали скорую, что у мамы был гипертонический криз, и что она совсем не ест и не может сесть на стульчак, хотя еще накануне все было нормально.