На этом этапе в деле всплывает моя персона. Мои близкие отношения с Табаковым, моя просьба к Кристе устроить встречу с журналистом, некоторые мелкие подробности нашей ночной беседы с последним — этих обстоятельств вполне достаточно, чтобы вычислить меня. Для «Ди Прессе» моя персона не имеет никакого значения, зато она чрезвычайно важна для тех, кто оказывает давление и платит за отказ от публикации материала.
— Чего ты хочешь этим добиться и зачем подписываешь себе смертный приговор? — спрашивает Борислав.
— Смертный приговор могут и отложить, — возражаю. — Может, дадут отсрочку, чтобы наверняка узнать, что именно я получил и где храню оригиналы.
— Отсрочки не будет, — качает головой Борислав. — Им известно твое упрямство, и они знают, что документов у тебя уже нет. Уберут тебя — и все дела.
И повторяет уже знакомый мне рефрен:
— Ноги в руки и беги, пока у тебя еще есть машина и паспорт. Воспользуйся возможностью и беги, пока они не решили твою судьбу.
— Так и сделаю, — говорю, чтобы успокоить его. — Вот только закончу одно дело…
Говорить-то говорю, но сам еще ничего для себя не решил. И, наверное, так и не решу.
Уже давно весна. Сообщаю это для справки, поскольку мой знакомый писатель, которого я уже упоминал, как-то раз сказал мне: «Послушай, Эмиль, если тебе лень написать пару слов об обстановке, в которой протекает действие, то упомяни, браток, хотя бы время года, чтобы читатель знал».
Итак, весна. Чудная теплая весна. Упоминаю этот факт еще по одной причине. Когда-то вышеупомянутый писатель написал в одной из книг обо мне, что нет ничего лучше плохой погоды, выставив меня чуть ли не меланхоликом. А правда в том, что я, как и все нормальные люди, люблю весну. Только в данный момент мне не до сезонных красот. Я засел, вознамерившись дописать свои записки, начатые еще в прошлом году. Я уже говорил, что не рассчитываю затмить своей жалкой писаниной образы таких людей, как Филби или Зорге. Допускаю даже, что мои записки заслуживают заголовка «В поисках утраченного времени», — как на обложке одной книги, которую я когда-то взял, не намереваясь читать. Однако мой знакомый писатель тоже человек, и коль скоро он вообразил себя кем-то, вроде моего биографа, он вправе знать кое-что и о конце своего героя, каким бы жалким этот конец ни был.
Словом, прилежно сижу над домашним заданием, а когда устаю стучать на разбитой машинке, перевожу глаза — чтобы отдохнули — на большой плакат с Эйфелевой башней. Бедная Афина! Как она жаждала прийти однажды к этой легендарной башне! А башня эта — не более, чем обычная конструкция из металлического профиля наподобие нефтяной вышки, с той лишь разницей, что, в отличие от последней, кроме как для привлечения зевак, она ни на что не годится.