Его отвели в корпус С в наручниках.
Там его препроводили в полуподвальный этаж, где больные провожали его криками из камер. Они обещали его избить. Изнасиловать. Один поклялся, что разделает его, как свиноматку, и будет смаковать по кусочку.
В камере его с двух сторон караулили охранники, пока медсестра делала ему в плечо укол.
От ее волос пахло земляничным мылом. Когда она наклонилась, он ощутил ее дыхание и сразу ее узнал.
– Вы выдавали себя за Рейчел, – сказал он.
– Держите его, – попросила медсестра.
Охранники вцепились ему в плечи и вытянули руки по швам.
– Это были вы. Только с крашеными волосами. Вы – Рейчел.
– Не дергайтесь, – сказала она и вонзила иглу.
Он перехватил ее взгляд.
– Вы отличная актриса. Нет, я правда вам поверил. Все эти слова про вашего погибшего Джима. Очень убедительно, Рейчел.
Она отвела взгляд.
– Меня зовут Эмили, – сказала она и вытащила иглу. – А теперь поспите.
– Ну пожалуйста, – позвал он ее, когда она пошла к выходу.
Она обернулась уже в дверях.
– Это же были вы.
Она призналась – нет, не кивком, а глазами, неуловимым движением ресниц и одарила его улыбкой, такой безрадостной, что ему захотелось поцеловать ее волосы.
– Спокойной ночи, – сказала она.
Он не почувствовал, как охранники сняли с него наручники, не слышал, как они ушли. Звуки из соседних камер сошли на нет, воздух затвердел, превратившись в янтарь, а сам он лежал навзничь на влажной туче, и ноги-руки стали губками.
Он погрузился в сон.
Во сне они с Долорес жили в доме на берегу озера.
Им пришлось уехать из города.
Город дышал убогостью и насилием.
К тому же она спалила их квартиру в Баттонвуде.
Чтобы избавиться от призраков.
Ему снилось, что их любовь – это сталь, которой не страшны ни огонь, ни дождь, ни удары молота.
Ему снилось, что Долорес безумна.
Как-то маленькая Рейчел, когда он был уже пьяненький, но не настолько, чтобы не суметь прочитать ей сказку на ночь, перебила его:
– Папа?
– Что, солнышко? – спросил он.
– Мама иногда на меня странно смотрит.
– Странно – это как?
– Просто странно.
– Тебе становится смешно?
Она покачала головой.
– Нет?
– Нет, – подтвердила она.
– И как же она тогда на тебя смотрит?
– Как будто я ее сильно расстроила.
Он поправил одеяло, поцеловал ее на прощание, потерся носом о ее шею и заверил, что она никого не расстроила. Просто не может расстроить. Ни сейчас, ни в будущем.
Другая ночь. Он собирается лечь в постель, а Долорес, уже лежащая в кровати, потирает шрамы на запястьях и говорит ему:
– Когда ты уходишь в другое место, одна твоя половина остается там.
Он снимает часы и кладет их на тумбочку.