Никого эта пара и в грош не ставила. Один человек во всей МТС умел с ними обращаться — Аркадий… Его они слушали с первого слова и даже с каким-то удовольствием.
Да… Даже они признавали его верх над собой… А у меня получилось как-то, что во всех трудных случаях шел я к нему…
От него же, от Аркадия, научился я жить со вкусом в нашей степи. Приедешь по делам в город, там в сельхозотделе агрономы суетятся, бегают, бумажонками трясут. А ты идешь с развальцей, загорелый, уверенный! У тебя МТС на добром счету в области, у тебя земли пятнадцать тысяч гектаров, у тебя одних тракторов полсотни, у тебя легковая машина и рысак-чистокровка. У тебя в квартире пять волчьих шкур своего прицела. Как всем этим не загордиться?
Жизнь наша катилась колесом…
Весь день, бывало, хлопочешь в МТС, а вечерами — или на охоту, или на озера рыбачить, или в сад к Игнату Игнатовичу всей компанией. Домаша застолье организует… «Гарбузы» эти со всех сторон подкатятся… А кругом степь, тишина… От станции мы далеко, от железной дороги тоже… Ничего вокруг, кроме степи…
Рассказчик задумался. Медленно поднял свои девичьи ресницы и взглянул на меня.
— Вы нашу степь знаете?.. Она, как в люльке… убаюкивает. Выйдешь — вокруг на степи пшеница едва-едва качается… По небу облако едва-едва плывет… И ничего больше глазу не видно… Лиса пробежит — и та не торопится… Еще остановится, оглядит тебя сверху донизу… Журавль как встанет в степи, приподнимет одну ногу, так и стоит, — ногу переменить позабывает! А воздуха такая громада, что сам в тебя льется и у тебя от него начинает голова кружиться… И все уходит куда-то далеко… И нападает на тебя такое спокойствие… Ох, и сильна тишина степная! Втянулся я в нее. Раздобрел, даже росту во мне прибавилось. Вы не смотрите… Это уж после… высушило меня… Правда, и тогда, бывало, нападали на меня мысли противоположного направления. Думаешь, лучшие молодые годы проходят, а у тебя не то что подвигов, но ни событий, ни чувств, ни переживаний — ничего…
На работе и на охоте я об этом не думал. А вот, бывало, на закате возвращались мы с Аркашей с охоты. Проезжали мы к себе в МТС мимо станции. Как раз в это время подходит к полустанку московский поезд. Паровоз фыркает, пассажиры бегают, а наш радист Костя к поезду передает пластинки во всю мощь громкоговорителя.
И любимая пластинка у него — «Средь шумного бала».
Подойдем мы с Аркашей к пристанционному киоску, спросим по кружке пива. Постоим. Посмотрим.
А надо сказать, что почвы у нас — каштаны да глины. Земля вся рыжая, пыль от нее столбом, тоже рыжая. Домишки из той же самой глины вылеплены и не побелены, натурального, глиняного цвета… Из-за сельхозснабовского забора глядит на поезд верблюд, и голова у него такая, словно сделана из глины… И надо же быть тому совпадению, что и пивной киоск выкрашен в серо-желтую краску, и собака Шельма, что выбегает к каждому поезду, ждет у киоска колбасной кожуры, тоже какого-то верблюжьего оттенка! Пьешь пиво (а оно тоже, будь оно неладно, рыжее!) и думаешь: «Пропади ты пропадом, рыжий цвет!»