– Лишнее! – говорит мой смуглый брат. В его голосе читаются легкие нотки обиды. Он готовит отраву сам и очень этим гордится.
Мы крадемся вверх по винтовой лестнице, и это немного тревожит: в проеме помещается только один человек, а это значит, что в открытом бою я буду драться в одиночку, потому что брат не сможет выстрелить из-за моей спины. Я знаю, что и он погибнет в случае беды, но от этого не легче. Кодекс велит скрывать страх при любых обстоятельствах; я слышал, что с возрастом это дается легче, но я еще слишком молод, чтобы одержать сокрушительную победу над собственным страхом. Я достаю нож корчмаря из рукавной петли, в правой ладони сжимаю трофейный короткий меч. Мои руки дрожат, и я даже рад, что брат Пустельга сейчас идет позади и не видит моего позора.
Я слышу шорох наверху и даю брату знак быть начеку. Переступая босыми ногами по влажным каменным ступеням, я двигаюсь почти без шума. Виток, еще один, еще… Из-за поворота мелькает краешек плаща, подавшись чуть вперед, я вижу блеск латных сапог. Слишком опасно… Нельзя атаковать: человек, закованный в броню, поднимет много шума; в ночной тиши грохот упавшего тела привлечет его товарищей по оружию.
Я завожу руку с ножом за спину и делаю круговой жест: «Идем тише».
Стражник что-то бурчит под нос и громко рыгает, тянет кислым пивным духом. Он пьян.
– Курва, и-ик! – Голос стражника полон грусти. Кажется, его вот-вот вырвет. – Под наши-и-и ноги больше нет дорог! Все кончено, но должен быть предлог… И-ик. Иначе просто тле-е-ешь без огня-я: с тобой нельзя и без тебя нельзя! О-о Мари-и-я!
– О Мария! – раздается писклявый тенорок откуда-то слева.
– О Мария! – баритон с правой стороны.
– Мудаки! – обиженно кричит стражник. – Я вас ненавижу! Я… Бхэ-э-эхь! – Его тошнит. Судя по звуку, он наблевал себе на поножи: каплет.
Жду, когда пьянчугу стошнит еще раз, а потом нападаю: коротким мечом приподнимаю кольчужный капюшон и бью ножом в шею. Лезвие с тихим хрустом входит между позвонков. Стражник успел лишь тихонько хрипнуть, а потом завалился на бок, рухнув лицом в собственную блевотину.
– Эд, ты слышал? Он упал, кажись, – гремит баритон.
– Сегодня его последнее дежурство, – сочувственно звенит тенорок. – От него жена ушла к городскому кузнецу – устала от сырости в подвальной каморке без окон. Михей сам просил капитана найти ему замену. Увольняется.
– Бедолага…
Я снимаю с трупа капюшон и оттряхиваю его от остатков блевотины, надеваю, затем снимаю с застежек плащ и кутаюсь в него.
Жестом указываю моему спутнику брать баритона, сам же иду налево по коридору.