Купец совсем плох.
– Ты меня выведешь отсюда, если я тебе дам противоядие, понял? – Слабый кивок в ответ.
Я приподнимаю голову купца и, выдернув пробку, вливаю ему в глотку зловонное зелье. Купец кашляет, кожа его меняет цвет с землистого на бледно-розовый.
– Дерьмом пахнет, – улыбается купец и громко кашляет.
Громкий стук в дверь, с той стороны раздается взволнованный бас.
– Хозяин, с вами все в порядке?
– В полном! – Пацек нервно сглатывает, сфокусировав взгляд на кончике меча.
– Хорошо, если что-то понадобится – свистните.
Я стараюсь унять разбушевавшееся сердце. Я делал так сотни раз, но сегодня этот маневр дается с особенным трудом.
– Ты расскажешь, как найти этих людей с портрета. Клянусь, я сохраню тебе жизнь.
– Разве можно верить слову человека, который, притворяясь монахом, грабит и убивает? О, курва-мать, да ты своего же брата только что зарезал! Почему я должен тебе верить?
– Потому что ты до сих пор жив, пан Густав. Здесь есть тайный ход? Я сомневаюсь, что ты сможешь пролезть за мной по стене.
Купец кивает и убирает в сторону один из ковров, под которым оказывается люк.
– Не мог же я запереть себя в башне без возможности сбежать?
Купец приотворяет люк, открывая свету свечей винтовой спуск с замшелыми ступенями.
– Спускайся, я за тобой, – говорю я и беру с собой канделябр.
VII
Многие навсегда останутся Рябинниками. Большинство из нас не доживет и до шестнадцати: кого-то скосит кишечная болезнь, другие сорвутся со стены во время епитимьи, третьи сгинут в неравном бою. Но каждый из нас и на смертном одре будет вспоминать то окрыляющее счастье, которое довелось испытать от нашей первой епитимьи.
Это случилось ранней осенью. В предместье Красного города, Шацкой слободе, выдались необычайно теплые деньки. Большая война минула доброе десятилетие назад, крестьяне за крепостной стеной уже перестали втягивать голову в плечи и трусливо озираться при любом шорохе. О! Это был настоящий пир жизни: полные овины ждали молотьбы, скотине заготовили вдоволь сена, жирные гуси важно расхаживали вдоль неказистых деревенских дорог. Пир жизни… А там, где есть пир, обязательно появимся мы.
Игумен неделю держал нас почти без еды, он не давал нам спать и много времени тратил на наставления. Но видит Господь (если он есть): мы настолько обозлились, что совершили бы эту епитимью без его жарких и убедительных речей.
Опоенные дурманящим зельем, мы нагрянули в Шацкую слободу как полчище саранчи. И, к своему ужасу, я помню каждое чертово мгновение: как бежал, будто голодный шакал, к монастырю на окраине слободы, как ворвался в кельи и перерезал глотки десяти спящим монахам. Я выбрал самый тощий труп и выпотрошил его прикроватный сундук – так я добыл свою первую монашескую робу.