Вяло покопавшись в памяти, Рыбин без особого труда выгреб оттуда Цирк Годеш – хранившийся где-то рядом с Черным альпинистом, тургруппой Дятлова и прочим горнопоходным фольклором. Цирками альпинисты называли горные котловины, в которых зарождались сползающие вниз по долинам ледники. Одно из таких образований, вероятно, располагалось на восточном склоне хребта Годеш. Вероятно – потому, что Рыбин никогда не бывал в тех местах и знал лишь нескольких альпинистов, забиравшихся в такую глухомань. Никто из них не заметил там ничего выдающегося, за исключением удивительной красоты сераков, заполнявших ложбину цирка и образовывавших огромный лабиринт, что было достаточно необычно. Но многие знали кого-то, кто знал кого-то, у кого двоюродная бабушка троюродной сестры слышала что-то о, скажем так, любопытных оптических иллюзиях, возникавших в ледовом лабиринте. Если верить этим сомнительным источникам, в Цирке Годеш порой можно было увидеть не только свое отражение.
Там можно было увидеть мертвых.
Рыбин вдруг понял, почему вся эта чепуха заинтересовала Зуева. Можно было догадаться и раньше, но он так одеревенел, так глубоко обморозил что-то внутри своим горем, что едва ли мог всерьез воспринять чужое. А ведь пока Рыбин погружался на дно бутылки, где-то год назад умер сын Зуева. Они давно не были по-настоящему близки, но, в конце концов, разве это имеет значение, когда смерть проводит финальную черту? У Рыбина с Аней тоже не все было гладко тогда, той осенью. Но потом это превращается лишь в очередное отягчающее обстоятельство. Еще один груз в и без того неподъемном рюкзаке с чувством вины.
– Я никогда не воспринимал всерьез истории, которые рассказывали об этом месте, – сказал Зуев, задумчиво глядя в окно на ползущие по проспекту машины. На паутине в углу форточки искрилось солнце. – Честно говоря, я даже не был уверен, что оно существует. Пока не поговорил с Ле Бергом.
Рыбин вдруг почувствовал себя сбитым с толку. Он уже выстроил в голове более-менее стройную концепцию – Зуев помешался после гибели сына и готов ухватиться за любую полумистическую чушь. Но фамилия голландского альпиниста, который вторым после знаменитого Ханса Каммерландера спустился на лыжах с Эвереста, сдула эту хлипкую концепцию, как ураган на том же Эвересте сдувает плохо укрепленные палатки. Рыбин встречался с ним несколько раз – в базовом лагере Манаслу и на Броуд-Пике, где они вместе пережидали самую жуткую бурю, в какой Рыбину доводилось бывать. И тогда Ле Берг произвел на него впечатление человека, предельно далекого от всякой паранормальной чуши. Кажется, они тогда даже обсуждали Черного альпиниста – оказалось, у голландцев тоже имелся подобный фольклорный персонаж. И оба, ухмыляясь, пришли к выводу, что появлению подобных баек способствовала горная болезнь, порождаемые ею безумие и галлюцинации. Ле Берг, посмеиваясь, рассказал, как однажды, выше восьми тысяч метров, с ним разговаривали собственные ботинки. Так чему после этого удивляться? Уж точно не мифическим погибшим альпинистам, преследующим живых. «И не отражениям мертвецов во льду», – думал Рыбин секунду назад. Но теперь Зуев упомянул Ле Берга. А еще были те кадры… Кадры с женщиной…