– Сон во сне… – прошептал Рыбин, когда их с девушкой взгляды встретились.
Рыбин вышел из полицейского участка в Катманду, где ему пришлось разъяснить, как под ледовым завалом в Цирке Годеш погибло четыре человека – двое действительно погибших там и двое французов, зарубленных во сне Зуевым. Вопросов было немного – провести поиски удастся не раньше чем через месяц, и шанс на их успех был невелик.
Рыбин вышел на улицу, где его ждала девушка в куртке со смайликом. Они обнялись. Она посмотрела на него, улыбнулась и по-русски сказала:
– Спасибо.
– Ах, Самара-городок, беспокойная я… – издевательски пропел Королевич, оставив позади вокзал, похожий на Бендера из «Футурамы».
«Поганец», – подумал Емельянов. Впрочем, ему было хреново и без этой песенки. Ноздри трепетали, вбирая запахи горячего асфальта, выхлопных газов и потных тел; жаркий август не щадил никого.
Но в букете ароматов нет-нет да мелькал призрак того самого, речного. А за ним легко, острой леской, тянулась цепочка ненавистных воспоминаний.
«Мог отказаться от командировки. Наврать что-нибудь».
Емельянов отмахнулся от внутреннего голоса. Поздно. Он уже здесь, в родном городе. Спустя почти двадцать лет.
«А ведь я еще помню…»
Как пахнет хмель и солод с Пивзавода. Баклажки с запретным для него, двенадцатилетнего, «Жигулевским» со Дна. Прогулки от «Макдака» на Полевой до площади Куйбышева, а потом вниз до изумрудных Струкачей, на Набу, пропахшую шашлыками, и там, за пляжем…
Емельянов похолодел. Место на руке, где давно срезали кожу, защипало. Казалось, посмотри туда и увидишь кровь.
Емельянов сглотнул. На языке тут же расплылся вкус тины; старуха, сидящая у дороги, поймала его взгляд и оскалила щучье-острые зубы; сердце дало перебой, точно в него, как в живца, вошел беспощадный крючок, и Емельянов…
– Город-курорт. М-да, – фыркнул Королевич, разрушив морок, и оглянулся: – Чего застыл? Ностальгия?
Побагровев, Емельянов не нашелся с ответом, и это еще больше развеселило попутчика.
– Ой, не могу! Ладно, не дуйся, вон такси. Не тормозим, Емеля!
Емельянов вздрогнул. Кличка, почти забытая, из детства, отозвалась тревогой и маминым голосом: «Лучше б я не читала тебе эти сказки!»
Емельянов вздохнул и, помедлив, пошел вперед.
«Да, мама. Лучше б не читала».
Воспоминания отступили – и нахлынули.
Утро было славным: бирюзовое небо, белые облака. Лето, солнце, Рождествено… Что еще нужно для счастья?
Емеля усмехнулся. Известно что.
Рыбалка.
«И трофейный крокодил», – вздохнул он. Щука не ловилась. Ну, если не считать мелочи – карандашей, которых он, конечно, отпускал.