Ходили упорные слухи об ужасающем голоде в Поволжье, где дошло до людоедства, но большевикам все было безразлично. Одна знакомая рассказала, что одна девушка с Волги получила письмо из дома и по своей неграмотности попросила ей прочесть. После обычных поклонов в начале письма ей сообщили, что все страшно голодают, есть нечего и негде купить. Затем следовала такого рода фраза: «А Параню мы съели еще в прошлом месяце». Моя знакомая дочитала до конца и спросила: «У твоих, значит, была телка или свинья?» «Нет, у них давно вся скотина перевелась», – был ответ. «Тогда кто же эта Параня, которую съели?» – «Это у нас была полоумная девушка, вроде дурочки. Вот, верно, ее и съели…» У нее в глазах стояли слезы, но говорила она спокойно. Я знаю, что всякий, даже самый бедный (а Бог видел, какая была ужасающая тогда бедность) отдал бы последнее для помощи голодающим, но мы знали также, что все отданное пойдет на обогащение большевиков. Америка посылала своих представителей с продовольствием, чтобы прокормить хотя бы часть голодающих и устроить столовые для детей. Общество это называлось ARA и помещалось в огромном особняке одного из прежних купцов. Чтобы помочь хотя бы некоторым московским семьям, главный представитель (возможно, это был сам Хувер) нанял в канцелярию многих девочек из числа наших знакомых. Возглавляла американское общежитие Мансурова вместе со своей бывшей няней-немкой. А дочь, Катя, служила у них в канцелярии. В это же время мы познакомились с некоторыми членами английской торговой миссии, разместившейся в чудном доме на Поварской, также принадлежавшем прежде купцу. Раз на квартиру тети Машеньки зашел мистер Grove, с которым мы потом подружились. С ним был, если не ошибаюсь, Leith Smith. Они слышали об аресте тети и хотели узнать, нельзя ли ей что-либо послать из еды. Grove еще в Англии знал гувернантку ее сыновей, она-то их и направила к нам. Как я узнала, англичане тогда всегда ходили попарно, для безопасности. Со временем мы сблизились с членами этой миссии, но об этом рассказ впереди.
Хочу еще коснуться участи Патриарха. Дважды я была в церквях, где он служил, приезжая на извозчике в сопровождении человека в штатском. Обычно его встречала огромная толпа молящихся, заполнявшая не только церковь, но и прилежащие улицы. Когда я увидела его впервые, то, признаюсь, он мне показался совсем иным, чем я представляла. Лицо обрамлял патриарший мягкий, белый, расшитый, местами с изображениями херувимов, клобук, белизна которого подчеркивала красноту его лица. Я ожидала, что он старше на вид, а предо мной оказался нестарый, хотя совершенно седой, полный человек с добрыми глазами и радостным лицом. Он ласково благословлял толпу, и видно было, как его любили. Скоро в заключении в Донском монастыре душевные страдания совершенно его сломили. Толпы приходили и туда, молясь на коленях вокруг той башни, где он пребывал в затворничестве. Он благословлял всех и оттуда. Стража безуспешно пыталась разгонять народ, но потом стала смотреть на это сквозь пальцы. Многие ходили туда за благословением, как паломники. После его первого ареста, который был в связи с ограблением церквей, Hodgson, бывший во главе торговой миссии и лично знавший Патриарха, добился временного его освобождения. Когда он сопровождал Патриарха на первую службу на Красной площади возле собора Василия Блаженного, то вся толпа, запрудившая все пространство, слезно благодарила его за возвращение священнослужителя. Но это было уже после нашего отъезда из Совдепии. Его потом снова арестовали, и, проболев, он умер на руках доктора Щелкана,