Когда с вами Бог. Воспоминания (Голицына) - страница 57

Она и дети тети Татоши росли вместе. Наша гувернантка, м-ль Эльфрот, раньше воспитывала Ташеньку и рассказывала потом о ее проделках и о том, как та пробиралась ночью к Сереже, когда ее дед думал, что она уже спит. Там она просиживала часами, запрещая м-ль Эльфрот ее выдавать. Кончилось тем, что Сережа и Ташенька влюбились друг в друга и решили просить у тети Татоши и деда согласия на их брак, но встретили решительный отказ, поскольку были кузенами. Дед и тетя долго совещались. Они не подозревали о давней их близости, и было решено увезти Ташеньку в Италию, а Сережу оставить в Петербурге. Когда Ташенька уехала в Неаполь, Сережа сказался, что уезжает на охоту в Пермскую губернию, а сам последовал за ними, остановился в соседней гостинице и каждый вечер встречался с Ташенькой. Она как бы уходила спать, переодевалась, надевала густую вуаль и прокрадывалась к нему, а оттуда они вместе уезжали за город, возвращаясь на рассвете. Он следовал за ними при переездах в другие города, и там начиналось то же самое. После возвращения в Россию дед с тетей воображали, что молодые друг к другу охладели, но вскоре появился Сережа и все пошло по-прежнему. Во время его отсутствия письма его матери пересылались ему за границу, а он свои ответы направлял в Пермь, а оттуда они шли в Петербург.

Со временем Сережа стал часто видеться с младшей сестрой дяди Бори Васильчикова, Женей, которая была настоящей красавицей. Ее гувернанткой была м-ль Паксион, чуть не соблазнившая ее католичеством. Я вспоминаю, как мы встретились с Женей Васильчиковой у Щербатовых (Фрогов, как мы их прозвали за необычайную тучность. Frog – лягушка) на детском угощении, когда собрали много детей для игр. Женя была высокая стройная лет пятнадцати девочка со смуглым цветом лица и южной красотой, напоминавшая грацией арабскую лошадь. В ней, как и у дяди Бори и Ольги Толстой, была испанская кровь. Она еще больше похорошела, когда вышла замуж за дядю Сережу Строганова. Я помню ее ослепительную красоту во время коронации Александра III, хотя всегда в ней жила какая-то грусть. Медовый месяц они провели в Испании. Она не любила Волышева. Ташенька говорила нам, что ей там быстро надоедало, так как ей там не позволяли ничего переделывать по своему вкусу. Мы называли это the old grandfather’s chair[111] и дразнили Мисси за то, что она никогда ничего не переделывает для удобства. Женя хотела детей, а их у нее не было. По возвращении из второй поездки за границу она вообще уехала из Волышева в разгар псовой охоты и пошла к известному гинекологу, который не отличался чистотой и сделал ей какую-то операцию, после чего у нее произошло заражение крови, и она умерла через месяц с небольшим. Как только Сережа узнал о ее болезни, он тотчас примчался к ней и не отходил от нее до конца, все делал сам и не верил в ее смерть. Похоронили ее в родовом имении Васильчиковых, Стругине, на берегу Шелони. Сережа выстроил над могилой теплицу и устроил там же часовню, где проводил дни, молясь о ней и читая Святое Писание. Так он провел два года безвыездно, ночуя в маленьком помещичьем доме. Затем он уехал на свои пермские железные заводы и занялся благосостоянием рабочих, отдавая этому делу всю душу. Он выстроил школы, больницы, клубы и игровые площадки. Он осуществил все это раньше, чем в Европе. Одно ставили ему в вину, что он не переоборудовал заводы по новейшей системе. Когда мы с Фрумошкой поехали в Волышево на псовую охоту, тетя Ташенька жаловалась, что Сережа живет отшельником на своих пермских заводах и не интересуется совсем этой охотой, которую прежде так любил, а думает только о своих рабочих. Признаться, мне такая точка зрения показалась очень странной. Она призывала нас молиться, чтобы он вернулся к нормальной жизни. Ташенька уверяла, что он скоро вернется, а я про себя думала, что лучше уж, чтобы он жил для других, чем для себя, раз уж его жизнь разбита смертью жены. Верно, его жизнь теперь более угодна Богу, чем раньше. На следующий год он уже был в Волышеве и больше в Пермь не возвращался.