, то есть «пусть ненавидят, лишь бы боялись». Кроме того, его полное пренебрежение к себе сводит к нулю его здоровую заинтересованность в собственном благополучии, которая в противном случае сдержала бы мстительные порывы. И даже едва дающий о себе знать страх перед другими подавляет его гордость своей неуязвимостью и неприкосновенностью.
Если говорить об утрате связей с людьми, один фактор заслуживает нашего особого внимания. Он мало сочувствует другим, если вообще кому-то сочувствует. Это отсутствие симпатии лежит в основе его враждебности к другим и в нехватке сочувствия к себе самому. Но, вероятно, зависть к другим делает его особенно черствым по отношению к ним. Это горькая зависть не к чему-то конкретному, а ко всему вообще, и рождена она чувством исключенности из жизни[56]. Словно находясь за колючей проволокой, он отрезан от всего, что наполнет жизнь смыслом, – от радости, счастья, любви, творчества, роста. Но что, если мы спросим: не сам ли он повернулся к жизни спиной? Разве не предмет его гордости тот аскетизм, благодаря которому он ничего не хочет и ни в чем не нуждается? Разве он не отталкивает от себя любые позитивные чувства? Зачем бы ему тогда завидовать другим? А он на самом деле завидует им. Естественно, без психоанализа высокомерие не позволит ему прямо назвать свою зависть завистью. Но по мере прогресса в лечении он может высказывать предположение, что, конечно же, кто угодно лучше него. Или же он может осознать, что в ярость его вводит какой-то человек только потому, что тот всегда весел или чем-то искренне увлечен. Косвенным путем он сам дает этому объяснение. Он считает, что такой человек хочет злобно унизить его, беззастенчиво предъявляя ему свое счастье. Воспринимая таким образом положение дел, он не только взращивает в себе мстительные импульсы, такие как желание убить радость, но и стимулирует характерный род бессердечия, задушив сочувствие к чужим страданиям. (Ибсеновская Гедда Габлер – прекрасная иллюстрация такого мстительного бессердечия.) Пока что его зависть все равно что собака на сене. Его гордость задета, если кто-то обладает тем, чего нет у него, – неважно, насколько ему это необходимо.
Но это поверхностное объяснение. При психоанализе постепенно выясняется, что виноград жизни хоть еще и зелен, по его мнению, но все еще желанен. Мы не должны забывать, что он не по своей воле отвернулся от жизни, и то, на что он променял жизнь, – жалкая замена. Другими словами, его любовь к жизни угасла, но не умерла. В начале психоанализа мы только надеемся на это, но наши надежды оправдываются в гораздо большем числе случаев, чем это обычно признается. Надежда – залог успешного лечения. Как мы могли бы помочь ему, если бы в нем не было начала, которое хочет жить в полную силу?