В тот же день давал показания другой важный свидетель обвинения – детектив Рино (Ryno) из Департамента полиции Сиэттла. Он в целом подтвердил слова Сандаски – признания в совершении убийства он от Уилсона после ареста не слыхал, тот выглядел подавленным и просто молчал. Когда судья, решивший лично допросить детектива, спросил его, почему же тот решил, что Уилсон действительно виновен в том, в чём обвинила его жена, детектив не моргнув глазом, брякнул, что, мол-де, совесть подсказывает, что этот человек убийца.
Ну что тут скажешь? Серьёзная аргументация чувствуется в словах полицейского!
На следующий день показания давал тюремный конвоир Хоппс (Hoppes), под надзором которого Уилсон находился с первого дня пребывания под стражей. Хоппс наконец-то подтвердил то, что обвиняемые в первые дни заключения признавался в совершении убийства. Ну ещё бы он это не подтвердил! – окружная тюрьме находилась в ведении службы шерифа, так что зарплата свидетеля напрямую зависела от того, насколько уверенно тот поддержит «генеральную линию партии». Хоппс был обстоятельно допрошен о поведении Джеймса Уилсона в тюрьме, в т.ч. и о симуляции им буйного помешательства. Рассказ свидетеля оказался настолько ярок и живописен, что судья постановил изъять из стенограммы суда этот фрагмент его показаний, дабы не травмировать впечатлительных читателей, которым, возможно, довелось бы этот документ прочесть.
Тут нельзя не отметить того, что Уилсон судом был признан вменяемым, да и сам обвиняемый не пытался настаивать на собственном душевном заболевании. То есть дурацкая история с симуляцией помешательства, о которой в суде рассказал обвинитель, объективно Джеймсу только навредила.
Вся вещественная сторона обвинения строилась на найденном в палатке, установленной в саду дома Уилсонов, полотенце с розовыми разводами. Кроме того, в ходе суда всплыли некие штаны со следами крови. Штаны являлись очень странной уликой, появившейся буквально по щелчку пальцев. Совершенно непонятно, почему никто никогда не упоминал о штанах ранее, в т.ч. и во время допросов обвиняемого летом 1911 г. Может быть, потому, что тогда этой улики не существовало? Вопрос, впрочем, риторический, ответа не требующий. Даже если считать, что эти находки как-то связаны с убийством четы Кобл – что само по себе было отнюдь не очевидно и требовало отдельного доказательства! – то вина Джеймса Уилсона из факта обнаружения этих предметов отнюдь не следовала. Здраво рассуждая, следовало признать вероятным то, что в палатке действительно мог находиться убийца и это мог быть вовсе не Уилсон, отправившийся в ночь с 10 на 11 июля ночевать в дом [жена его, напомним, в ту и последующую ночь находилась в больнице с дочерью].