– В смысле, что далеко не все люди доживают до старости. И что видеть свои морщины, седину, сутулую спину дано не каждому. Поэтому нужно ценить свою старость, как ценят молодость… Блин, а я неделю назад вколола эту долбаную гиалуронку!
– Ну а Пётр-то здесь при чём? – У меня всё ещё не сходились данные.
– Ха! Пётр очень даже при чём. Я пришла из клиники вся такая довольная, потому что врач сказал, у меня мозг как у академика, а лёгкая деформация черепа досталась, скорее всего, по наследству. И тут Пётр мне говорит, что купил землю в Крыму и что мы начнём строить там дом под старость. Я сразу представила себе, как мы живём такие в этом самом Крыму вдвоём и стареем. И поняла, девочки, что не хочу стареть вместе с Петром – даже не в том дело, что в Крыму, хоть бы и в Швейцарии. Вспомнила, как ты, Ксю, говорила мне осенью: уходи от него. Думаю, Ксюха сильная, но, может, и я справлюсь. Так мне захотелось уйти от него, сбежать, прямо сейчас! Я сбегала по-быстрому в банкомат, сняла сколько можно было денег, потом купила билет и сказала Петру, что ухожу от него. Даника ревёт, эти лают, Пётр вопит как резаный.
– Но ведь деньги у тебя рано или поздно кончатся, на что же ты будешь жить? – осторожно спросила я.
Княжна фыркнула:
– Деньги всегда появляются, если они на самом деле нужны.
– Блин, Ирка, ты такая умная! – Влада полезла к Княжне обниматься, они были уже почти вровень пьяные. – Ты такая умная! И знаешь, ты права: простое решение всегда прям под носом, а мы с Ксанкой ходим-бродим кругами, когда можно просто взять и продать какую-нибудь шкатулку.
– При условии, что у тебя есть эта шкатулка, – сказала я, но собутыльницы меня не услышали.
Последнее, что я помню из этого разговора, тянувшегося чуть не до утра вместе с выпивкой, это льстивый вопрос Влады:
– Ирка, а за счёт чего ты так молодо выглядишь?
И скромный ответ Княжны:
– Не знаю. Видимо, наследственность хорошая.
Ленинград, 1936 г.
Возвращаюсь к тому, с чего начала свою сознательную жизнь. К дневнику.
После 29 лет выражаемого счастья и всегдашнего чувства полной связи и близости с другим человеком – пустота и одиночество. Константин и наполовину не сознаёт того зла, которое он причинил мне. В своём поразительном, совершенно искреннем, несознаваемом эгоизме он жалеет себя одного, считает себя жертвой судьбы, ценит только свои страдания и свои слёзы. Ему теперь 61 год, и он так же просто, как сломал первую семью, готов сломать и эту, забывая, что тогда имел на это право молодости, право роста своей жизни, которая не могла бы развиваться иначе. К тому же я обещала заботиться о его первой семье и выполнила это обязательство, сколько могла. А теперь, на краю могилы!