Марианна Степановна жила в Пионерском посёлке на улице Боровой. Продиктовав нужные цифры, она поправила на носу очки и поспешила к китаянке, которая только что поднялась по лестнице и теперь выбирала наилучший ракурс для селфи.
– Марианна Аркадьевна! – вполголоса окликнула я, когда пристыженная китаянка поспешила в кассу. – А почему в музее нет ни одного упоминания о профессоре Матвееве, ни его портрета, ни завалящего фото? Вон ведь даже какие-то любители-палеонтологи на стендах красуются, а он был основатель музея, стоял у истоков…
– Всё завтра, – прошипела Марианна. – Не мешай работать, милая.
Китаянка уже размахивала купленным разрешением, да и мне пора было возвращаться из прошлого в настоящее. Времени осталось разве что на одну сигаретку.
У входа курил, красиво отставив руку в сторону, давешний продавец. Всем своим существом он наслаждался этим моментом и этим днём. Рядом с продавцом стояла женщина примерно моих лет и тоже курила, но как-то поспешно, без удовольствия, словно бы отбывая повинность.
– А вот и внучка основателя! – сказал продавец женщине. – Ваша, получается, близкая родственница.
Свердловск, март 1937 г.
В марте я услышала от преподавателей, что такого-то числа будет вечер ударников Горного института. Кто-то из преподавателей обижался, что билетов им не дают, а Оня Романова, всех менее заслуживающая приглашения, по знакомству пойдёт. Когда я пришла домой, то нашла на столе приглашение проф. К. К. Матвееву, принесли из профкома. Я обиделась. Два раза премировали, грамоту выдали, но приглашения ударнице нет, а Оня – пойдёт.
Пошла в музей, К.К. сразу спросил, есть ли ему приглашение. «Тебе есть, а мне нет». – «Ничего, и тебе будет. Сейчас скажу Рукавишникову». И действительно, через полчаса принесли билет и мне. Мы решили пойти вместе, явились, как аккуратные люди, к назначенному в билете времени, но оказалось, что пришли «первые». Было это в Музкомедии: нас пропустили и устроили в фойэ. Мы битый час сидели одни в зале и разговаривали, и тот наш разговор был очень приятен, он так напоминал прежние. К.К. рассказывал о пьесах, которые видел в Москве, я по поводу тоже рассказала какой-то интересный случай. Мы мирно беседовали и не заметили, как прошло время. Я чувствовала, точно камень сдвинулся с сердца. Потом начал набиваться народ.
Места наши оказались в разных рядах. К.К. говорит: «Посмотрим, кто сядет рядом со мной. Ему предложим твоё лучшее место во втором ряду, а сами сядем рядом». Рядом сел Подногин. Он без труда уступил мне место, и мы сели рядышком, как хорошие муж и жена. Когда стали выбирать в президиум, назвали К.К. Он выразил неудовольствие, сказал: «Займи моё место». Я положила на его кресло какую-то вещь и стала дожидаться конца торжественной части. Вот кончилась, объявили перерыв. Заседавшие в президиуме стали возвращаться на места к своим жёнам и уходили в фойэ. Вот пришел Стариков, вот Шевяков… Где же Костя? Я решила, что он зашёл в уборную, и продолжала терпеливо ждать. Зал опустел, я осталась одна, мне было жутко, страшно, но я не сходила с места. Тут кто-то ласково обнял меня за плечо – это была Щеглова. «Почему сидите одна? Там в фойэ танцуют. И К.К. там смотрит на танцы». – «А с кем он?» – «Не знаю, кажется, бывшая лаборантка Шадлуна». Щеглова ушла, но я уж догадалась. Никакой лаборантки не было. Была Оня… Вот и Борис Михайлович, Онин муж, появился и с тоскующим видом бродит по зале. Я не могла сдерживать слёз больше. Мы оба брошенные, оставленные были в зале, а они там вдвоём ворковали!