Каждый, кто встречал меня в Свердловске, считал своим долгом сообщить о К.К.: сошёлся с лаборанткой, видимо, счастлив, имеет благоустроенную квартиру и даже обзавёлся новой дочерью. Я не хотела и слышать о нём, но это как если опаздываешь и не желаешь знать точного времени, так непременно тебе попадутся на глаза часы.
Что же это, за что мне эта кара? В 61 год я одна как перст. Дети мои меня не любят, стыдятся – или явно, как Юля, или тайно, как Ксеня. Не пойму ничего, не пойму. Неужели я так некрасива стала в старости или так глупа? Но пусть будет так, это лучше, чем думать, что дети ненавидят меня за то, что я не создала им счастливого детства. Ведь растут же другие дети в нужде и горе, но при том уважают и любят мать. А мои? Сравнивают свою жизнь в разбитой семье с жизнью людей, создававших уют и обстановку в нормальных условиях, и винят меня, что не имели такого. Теперь, под знаменем пустой, напрасно прожитой жизни, у меня одна только цель – существовать для других, для работы.
Андрей настоял на том, чтобы мы с Ксеничкой перебрались на Дальний Восток, к его тогда уже супруге Катерине. Саша решил остаться в Свердловске как будто под присмотром отца, но я точно знаю, что отцу до него дела нет: он весь поглощён работой и новой семьёй. Настаивать я не решилась.
Приехали мы год назад. Живём с Ксеничкой и Катей в одной квартире, в Доме геологов на улице Льва Толстого. Недавно Катя взяла к себе племянницу, свою крестницу Зину, сироту из Ленинграда. Зиночка – ровесница моей Ксене, они дружны и неразлучны. Зина немного более смелая, чем Ксеня, очень яркая и красивая девочка. Но если вспоминает свою семью, погибшую в блокаду, плачет безутешно. Андрей спросил её при первой встрече:
– Будешь звать меня папой?
У Зиночки слёзы в глазах блеснули.
– Нет, не смогу. Я слишком хорошо помню моего настоящего папу.
В Хабаровске всё иное – природа, люди, климат и сам этот город… Катя ко мне внимательна и заботлива: чужие люди, нас увидев, думают, что я не свекровь ей, а мать.
Была бы я моложе, смогла бы залечить здесь свои раны, но они не спешат закрываться. К тому нужно добавить горечь за Мишу, оставленного на попечении чужих людей, страх за Андрея, воюющего не первый год, беспокойство за моего бедокура Сашу, который собрался на фронт, но, к счастью, нарвался на умного офицера, отправившего нашего молодца в лётное училище. Утешаюсь надеждой, что победа близка – по работе своей нынешней я знаю, как обстоят дела на фронте, но подробно писать о том не имею права, здесь поневоле отойдёшь от привычки блюсти в дневниках совершенную честность. Утешаюсь ещё и тем, что смерть моя не за горами – до неё ближе, чем от нашего дома до амурского берега. Но прежде надо дождаться разгрома Гитлера, дождаться возвращения Андрея, вырастить Ксеню…