– Где ж я видела этот мост и того мужика с башней, – бурчала Ира, усаживаясь у иллюминатора.
– Так это пятитысячная купюра! – смеялась я. Достала из кошелька нашу единственную «красненькую», и Княжна, чуть не высунув от усердия язык, сверяла изображение с реальностью. Я почему-то вспомнила, как мы с братом сто лет назад подкладывали монеты под белую бумагу и штриховали её простым карандашом: получившийся рисунок завораживал точностью и красотой.
Экскурсовод гнусаво советовал: «Непременно дойдите до памятника Муравьёву-Амурскому – бронзовый граф с интересом смотрит на протоку Казакевича и близкий Китай, а рядом утёс и смотровая башня». Перед нами сидели китаянки, мать и дочка, они не слушали объяснений гида, мама сама что-то рассказывала девочке, показывая пальцем в иллюминатор. Наверное, «Гляди, Цин, всё это скоро станет нашим!» Или: «Вон Китай, там папа!» Во всяком случае, девочка одобрительно улыбалась. Теплоход добрался до моста как раз в тот момент, когда солнце рассыпалось по волнам золотой пылью. Его последний свет озарил рыбаков и рыбачек, выстроившихся в ряд под утёсом-пятитысячником с обратной стороны купюры, а потом Амур быстро ушёл во тьму до завтрашнего дня.
Под знаменем напрасно прожитой жизни
Хабаровск, 27 ноября 1944 г.
Из Ленинграда я вернулась в Свердловск перед самой войной. Вошла за вещами в квартиру, где Андрей бывал только наездами – не хочу, сказал, жить в вашей богадельне, – и от слёз не сдержалась. Ведь были же здесь и хорошие, счастливые дни… Андрей тогда уже познакомился с Катериной, она тоже геолог, строгая, честная девушка. Мишу я после долгих уговоров больничного начальства перевезла на Урал, но ему это не пошло на пользу, и его отняли от меня теперь, кажется, навсегда. В лечебнице под Свердловском моему сыну будет суждено провести остаток дней, он полностью деградировал, но считается безобидным. Меня при встречах Миша не узнаёт, боится, даже плачет. Но, как говорят здешние врачи, в моё отсутствие ведёт себя мирно, соглашается даже выполнять какую-то нетрудную работу. Мне велели не навещать его, чтобы не раздражать и не напоминать о прошлом.
Юля разошлась с Володей, как уверяла меня, по причине измен. Год, который мы провели со старшей дочерью в Ленинграде, только усугубил наши с ней противоречия: она без конца меня упрекала, критиковала, опасалась, что я сделаю что-нибудь глупое, – всё было пронизано недоверием, идущим даже вперёд поступков. И всё же я надеюсь, мы однажды станем друг друга понимать и, когда кончится война, Юля сделает карьеру на театре, а возможно, выйдет замуж и в другой раз.