– Не, ну здесь-то нормально и пусть оно остаётся, а я чтоб исчезла… Тебя ведь, Ксанка, я тоже ненавидела. А Влада вдруг стала мне говорить, что я на самом деле тебя люблю как сестру. А сестру я, кстати, вообще не люблю и не вспоминаю: если на улице встречу, то не узнаю. Это Владка у психологов нахваталась такого. Я тебя ненавидела за то, что ты вся такая благородная – даже семью свою не создала, чтобы с нами валандаться! Что Андрюшу вытаскивала постоянно, что работала, что вся такая умная, экономная, что долги наши отдавала… Ты ничего не говорила, не жаловалась, но у тебя в каждом жесте было такое презрение ко мне, что мне выть хотелось, – вот я и выла, то в Ревде, то в Каменске. Они там ничего про меня не знают, им вообще всё равно, с кем бухать.
А я там, как все угомонятся, не могла спать даже пьяная – закрою глаза и вижу колечки, которые отец нам со Светкой дарил, с мёртвых снятые. Вижу, как ползаю на карачках по той комнате, где Димка застрелился, собираю кусочки черепа: ведь человека надо хоронить целиком, как он иначе воскреснет? Я эти кусочки потом сложила в коробочку от часов, которые ему на «четвертак» дарили, коробочку вместе с ним похоронили. Вижу, как под окном на Цвиллинга бомжи собирают подгорелые кастрюли – их с кухонь вынесло взрывом. Мать того газовщика вижу. Олега, папашу Андрея. Тебя с этими твоими пакетиками сахара. Ксанка, зачем она нужна, такая жизнь, где хорошего было – на чайной ложке, а плохого – хоть залейся?
– Но ведь была эта чайная ложка, всё равно была!
Ира улыбнулась через силу:
– Да… Как мы с Димкой сидели в его комнате и он меня в первый раз поцеловал. Как мы с тобой гуляли в парке Маяковского. Как мне Андрюшу принесли в роддоме.
Я могла бы сказать Ире, что любая жизнь, наверное, в итоге приходит к разочарованию. Вот взять хотя бы Ксеничку Лёвшину. Умная, талантливая, впечатлительная девочка, ведущая дневник в Полтаве, не могла себе представить, что окончит свои дни брошенной женой на Дальнем Востоке, фактически у чужих людей. И что Катя, жена Андрея, которая заботилась о Ксении Михайловне до последних дней, тоже станет ей в конце концов дороже родных детей. Но я ничего не сказала. Только потрепала неуклюже по плечу: совсем худенькому, с выпирающей косточкой. На пути «домой» мы остановились возле кирпичного здания на площади Ленина – больницы, где умерла Ксения Михайловна. Сердце, начавшее биться в далёкой Польше, остановилось в Хабаровске. Окна больницы отделаны каменным белым узором, напоминающим цепи.
Пора было идти к тёте Зине.