Крёстная умерла в девяносто третьем году, тогда не было такой техники, как сейчас. Я сначала собиралась в могилу Ксении Михайловны поставить крёстнин гроб. А когда пришла на кладбище, то мужики-рабочие мне сказали, что смогут вырыть рядом. Дубок упирается теперь в угол оградки, а крёстная и Ксения Михайловна лежат вместе…
– Дети приезжали на похороны?
– Были все трое – Юля, Саша, Ксеня. Но мы далеко, к нам не наездишься.
Тем временем добрались до кладбища. Найти здесь Ксеничкину могилу без чужой помощи было бы невозможно: Центральное кладбище – это целый город мёртвых. С отдельными районами – могилы японских военнопленных, мусульманские захоронения, часовня жертв массовых репрессий… Деревьев, как всегда в России, изобилие, это вам не лысые протестантские кладбища. Моя мама, наверное, с ходу бы определила, где здесь бук, а где амурский бархат, но для меня это были просто деревья.
Тараканова, как всегда на кладбище, стала деловитой: купила на входе пару пластмассовых гвоздик и две живые хризантемы, с важным видом перекрестилась на купол часовни, а когда мы вышли к могилам, действительно ухоженным, не заросшим травой, попросила у тёти Зины тряпку. Втроём мы быстро справились – убрали присохшие листья, протёрли фотографии на памятниках. У Ксении могильный камень был выше: тяжёлый, отёсанный, у Кати – меньше, но тоже массивный. Солировала в уборке Ира. В конце она положила на каждую могилу живой и пластиковый цветок, и тётя Зина глянула с одобрением:
– Хороший у вас ассистент.
Оградка изнутри закрывалась на шпингалет, и, когда я хотела выйти оттуда, шпингалет заело: можно подумать, что это от сырости. А можно – иначе: Ксеничка не хотела меня отпускать.