— Впервые вижу!
— Встречались. Медфельдшер Голюк, — напоминает свидетель. — Как начальник полиции, вы часто меня вызывали, раз чуть не убили.
— Не знаю этого гражданина, — настаивает Якушев.
Харитоненко выясняет у Го люка:
— При каких обстоятельствах в 1941 году возникла эпидемия тифа?
— Это было в ноябре, — вспоминает Голюк. — Рано похолодало, шел дождь со снегом, лагерный двор покрылся заледеневшей грязью. А на пленных какая одежда? Хабэ — дыра на дыре, шинель — одна на троих, обувь разбита, подметки подвязаны тряпьем и веревками. Полно простуженных, лечить нечем, негде согреться, нет горячей пищи, спят на нарах, на полу, на голой земле. А тут в открытых грузовиках привезли из рава-русского лагеря триста сыпнотифозных больных. Выгрузили на лагерной площади, люди не стоят на ногах: у одних жар, другие лежат без сознания. Призвал меня комендант полиции Якушев, приказывает разместить «эту падаль», так и сказал. Взял меня ужас: «Нарочно губит больных!» Доложил Якушеву: «Лазарет у нас маленький, невозможно разместить триста сыпнотифозных больных. Прошу выделить помещение». Хохочет Якушев, аж руками за бока взялся. Думаю: с ума спятил, ведь вокруг столько умирающих. А он насмехается надо мной и больными: «Ну и доктор! Умора. Разве лазарет для тифозных? Там надо лечить незаразных больных». — «Куда же деть сыпнотифозных?» — спрашиваю. А он: «Разместить по казармам!» — «Господин комендант, побойтесь бога, — умоляю его. — Если так сделать, не пройдет и недели, эпидемия тифа охватит весь лагерь». — «Делать как приказано, не рассуждать!» — закричал Якушев и ударил меня. На всю жизнь осталась память — выбил два верхних зуба. Стою я навытяжку и докладываю, что не могу выполнить такого бесчеловечного распоряжения. Разозлился Якушев, схватился за пистолет, да, видно, передумал: «Твое счастье, что имеешь нужную специальность. Не везет с докторами: пригоняют одну жидовню. Однако и тебя могу послать вслед за жидами, если будешь шибко умный».
Разволновался свидетель, глаза покраснели, вытащил стеклянный тюбик, положил под язык валидол:
— Вы уж меня, старика, извините.
— Может, Никифор Григорьевич, сделаем перерыв? — предлагает Харитоненко.
— Лучше сразу, — вздыхает Голюк. — Трудно с этим… гражданином еще раз встречаться. А дальше так было: отобрал я восемь покойников, остальных Якушев приказал полицейским гнать в казармы. Как ни лупили, мало кто смог подняться на ноги. Самим полицейским неохота касаться больных, вызвали пленных, приказали нести лежачих. Через несколько дней весь лагерь был охвачен эпидемией тифа.